Евгений Сухов - Воровская правда

Воры всегда считались специалистами по фене. Среди них встречались такие мастера устного жанра, что блатная музыка в их исполнении воспринималась как творчество, а «пенки», что они выдавали во время разговоров, мгновенно попадали в сокровищницу тюремного фольклора.

— Признаю… В последнее время я действительно мало говорю на фене, но это не значит, что я перестал быть уркой! — резко возразил Варяг.

— Об этом никто не спорит… Но сейчас мы должны выбрать смотрящего, и от нашего выбора зависит, какой порядок будет на зоне, — невозмутимо продолжал Рослый. — Не буду скрывать, что ты мне нравишься, Варяг, но хочу, однако, заметить, что все-таки не настолько, чтобы ты стал смотрящим. Я за Мишку! — твердо заключил он.

— Вот мы и определились, Варяг! — Орех не мог скрыть торжества. — Смотрящий должен быть один! Порядок не терпит двоевластия! Это только у петухов бывает и «папка», и «мамка». Мне бы очень не хотелось, чтобы ты оставался в обиде, Варяг. Признаюсь тебе, я очень жалею, что мы не смогли найти понимания в самом начале. Ведь мы могли бы стать с тобой корешами.

— Корешами, говоришь? — спокойно поднялся Варяг. — Не надейся! Будь смотрящим, но если понятия нарушишь… спокойной жизни я тебе не обещаю. Пойдемте, бродяги, больше нам здесь делать нечего!

После схода Мулла пригласил к себе Варяга. И за кружкой чифиря старый вор поведал Владиславу историю своих взаимоотношений с отцом подполковника Беспалого — Тимофеем Беспаловым. Всю без утайки.

— Рассказал ты мне историю, — мрачно протянул Варяг. — Я даже не думал, что наш подполковник имеет такие глубокие воровские корни.

— Сучьи! — поправил его Мулла.

— Конечно же, сучьи! Но что же сделалось с теми ворами, что тогда остались в зоне полковника Беспалого?

Мулла зажал одну ноздрю, а потом с шумом вдохнул в себя «сахарок» — понюшку кокаина, заначенную в кармане лагерной робы. В носоглотке засвербело, и зуд этот грозил вырваться наружу крепким шумным чихом.

— А чего тут рассказывать! — недовольно поморщился Мулла. — Тимоха Беспалый уничтожил тогда на зоне почти всех воров в законе. Остались только ископаемые вроде меня.

— Мамонты? — улыбнулся Варяг.

— Называй как хочешь, — отмахнулся Мулла, — можно сказать, что мамонты. А те, кто остался в живых, работали на него, как «шестерки» на пахана. Ты думаешь, они только плац подметали? Хотя, само по себе, вору и это западло! Они опоганили свои руки, данные богом им для воровства, тем, что чистили сортиры! Вот этого братва им простить не могла. Когда они, закончив свой трудовой почин по организации мебельной фабрики, стали разъезжаться по разным колониям, блатные перекололи их заточками, как баранов. Лишь немногие сумели уцелеть, да и те, кто не запачкался по жизни. Веселенькая история получилась, не правда ли, Варяг? — хмуро поинтересовался Мулла.

Владислав пристально посмотрел на старика. Он подумал, что Муллу можно было бы назвать «железным» — таким же, каким некогда был Феликс Дзержинский, один из создателей советской лагерной системы. Они были похожи не только внешне — оба сухощавые, как породистые борзые, — но и внутренне: ненавидели мягкотелых соглашателей различных мастей и расправлялись с ними одинаково жестоко. Оба имели схожие пристрастия: если Феликс Эдмундович тайком кололся морфием, то Мулла баловался высококачественным кокаинчиком.

Сейчас Заки Зайдулла получал кайф, а в такие минуты грешно тревожить даже чушек. Пускай старик поблаженствует. На Муллу напала необычайная веселость — он напоминал раскованного подростка, впервые попавшего на представление в цирк. Немного похохотав и побалагурив, Заки лег на шконку, заложил руки за голову и стал разглядывать облупившуюся краску на втором ярусе. Вскоре «дурь» крепко побаловалась с его памятью, унеся в далекую юность: лицо его приняло отрешенное мечтательное выражение.

Мулла пришел в себя довольно скоро. Свесил длинные ноги со шконки и спокойно продолжал, как будто это не он всего лишь несколько минут назад переживал сладостные мгновения:

— Так вот, наш барин — копия своего отца. Он приложит максимум усилий, чтобы уничтожить тебя, Варяг!

Владислав задумчиво покачал головой.

— Мулла, твой уголовный опыт у любого урки вызывает уважение. Может быть, ты посоветуешь мне, что делать?

— А что тут советовать? — Мулла даже не пытался скрыть удивления. По его мнению, ответ напрашивался сам собой. — Надо тебе «послушать кукушку», Варяг, и чем раньше это произойдет, тем лучше!

Варяг нахмурился: такого ответа он не ожидал. Для коронованного вора тюрьма больше, чем родной дом, — это мать, которую нельзя оскорбить гнусным словом, и бежать из тюрьмы для уркача считалось почти постыдным делом. Вор досиживает срок, как правило, всегда до конца и покидает порог тюрьмы с последним звонком. А заводить разговор о досрочном освобождении для него так же западло, как просить подаяние.

Бегут из заключения те арестанты, которых мать-тюрьма не приголубила и отдалила от себя. Хотя мысль об удачном побеге сверлит каждого зэка с настойчивостью дождевого червя, вгрызающегося в рыхлую землю. Каждый удачный побег позже обрастает массой интересных деталей, превращаясь в лагерный эпос.

Уходят из лагеря «черти», мужики, блатные. Но объединяет разномастных беглецов полнейшее отчаяние. Варяг помнил случай, когда одному зэку с десятилетним сроком до освобождения оставался всего лишь месяц, но зэк, впав в невыносимую тоску, ударился в бега. На холодную голову он и сам потом не мог объяснить себе, почему он это сделал — на зоне его не щемили, он пользовался заслуженным авторитетом как отец блатной «семьи», да и режим зоны не был для него особенно тяжел. Просто он поддался сиюминутному порыву, который всецело охватил его и заставил с риском для жизни перебираться через колючие заграждения, а потом бежать в негостеприимную тундру на голодную смерть.

В другом случае парень бежал из зоны за несколько дней до своего освобождения — ему приснилась умирающая мать, и он хотел увидеть ее и облегчить ее страдания. Самое удивительное заключалось в том, что, как правило, такие сны бывали вещими — мать действительно умирала, а парня вернули в колонию, добавив огромный срок.

Бежали из зоны и за день до освобождения — те, кто проигрался в карты или поставил на кон свободу. Встречались такие, кто бежал из чистого удальства, что было сродни игре в «русскую рулетку».

Варяг не подходил ни под одну из этих категорий. Он не мог податься в бега, как пацан, соскучившийся по маме; не мог бежать от отчаяния и безысходности, он обязан был выносить любые невзгоды и потрясения. Он был вор, для которого отсидка в тюрьме была не тоскливым прозябанием, а нормой жизни. Заставить бежать его могли только чрезвычайные обстоятельства.