Татьяна Гармаш-Роффе - Тайна моего отражения

– И почему вы считаете, что этот тип в джинсах – иностранец?

– Сама не могу понять. Лицом он скорее на итальянца похож, да ведь такими лицами во Франции никого не удивишь… Тут другое. Тут вот что! – воскликнула я. – Он джинсовый костюм носит!

– Ну и что? – удивился следователь.

– У вас дети есть?

– Есть, – ответил он ошарашенно. – И что с того?

– Сколько лет?

– Восемь и двенадцать.

– Они носят джинсовые костюмы? Не джинсы, а именно костюмы, с курткой?

– Носят. Не пойму, что вы в этом странного нашли.

– А парню этому под тридцать, не меньше. В этом возрасте практически никто не носит джинсовые костюмы, только джинсы, но не джинсы с куртками. Это как бы признак дурного тона.

– Вы сильно преувеличиваете. У нас и так носят, и сяк, – кому как нравится. А насчет тона – так он, может, из такой среды, в которой дурной-недурной тон никого не волнует.

– Может… Не знаю я. Но все-таки… Что-то в нем есть нефранцузское…

– Он, по вашим словам, произнес фразу из лифта: «Это какой этаж?» Акцент у него был?

– Не обратила внимания.

– А если бы был – обратили бы!

– Но три слова можно произнести без акцента! Когда я говорю по-французски, люди не сразу замечают мой акцент, потому что несколько коротких и несложных слов его не выдают! Потом, я его не очень хорошо слышала, через дверь. К тому же я сама иностранка, и Джонатан тоже – нам не так легко распознать акцент в неродном для нас французском языке!

– Допустим. Но все же ваше заключение насчет джинсовой куртки уж очень натянуто выглядит…

– Нет! Я поняла, в чем дело: не в куртке! А в каскетке!

– Французы, по-вашему, каскетки не носят?

– Задом наперед, на американский лад!

– Ну, знаете, у нас молодежь тоже…

– Этот тип – американец!

– А что, ваша подружка и американцам насолила?

– У нее международная деятельность…

– Ну ладно, возьму ваши соображения на заметку, хотя они мне кажутся, не скрою, сомнительными, мадемуазель. Но как знать, как знать, может, и пригодятся. Спасибо, мадемуазель. Выздоравливайте!

Рыжий комиссар поднялся, подергал затекшими ногами и вышел из моей палаты.

Разговор меня все-таки утомил. Вспоминать все это было тяжело и болезненно.

Поев без аппетита, я задремала и проснулась уже в сумерках, когда в мою дверь снова постучали. Первыми в двери показались цветы – круглый, как блюдо, букет коралловых роз, убранных по окружности колосьями и какой-то зеленой травой. За букетом появился Джонатан.

– Джонатан! Джонатан… – сказала я и заплакала.

Он подошел, наклонился ко мне, заглянул в мои мокрые глаза и поцеловал меня в покрасневший нос.

– Я люблю тебя, – сказал он тихо.

Я перестала плакать от удивления. Я удивилась, конечно, не тому, что он меня любит, я это и так знала, а тому, что он это сказал. Поймав мой взгляд, Джонатан, словно пожалев о вырвавшихся словах, сменил тон и тему:

– Ты хорошо выглядишь, – сказал он ровно-светским голосом и спохватился: – Во всяком случае, твой нос…

Джонатан заплатил за мой телефон, и мне его включили. Первым делом я позвонила домой. Игорь не отвечал. Он не отвечал вечером, он не отвечал утром, он не отвечал ни в какое время дня и ночи. Но не мог же он быть на работе круглосуточно! И он не мог уехать так надолго, не предупредив меня!

Я терялась в догадках. Он мне был очень нужен, очень. Особенно сейчас, когда мне было так плохо, так одиноко. Особенно сейчас, когда я так нуждалась в его помощи и совете.

Особенно сейчас, когда Джонатан сказал: «Я люблю тебя».

И оттого, что Игорь так безнадежно куда-то запропастился, мне было страшно.

Так страшно, что я боялась даже позвонить маме. Кроме того, мне не хотелось ей говорить, что со мной произошло. Это тоже было слишком страшным.

По ночам мне снилась сверхтемпераментная брюнетка в постели с Игорем. Она раскрывала, как рыба, огромный красный рот и всасывала его в себя, а его тело, извиваясь, как червяк, постепенно исчезало в ее ненасытной утробе…

Я искала объяснение его исчезновению. Я искала объяснение моим снам. Я стала думать, что никогда не удовлетворяла Игоря по-настоящему как женщина. Он был моим первым мужчиной, он научил меня всем премудростям секса, но в ответ я могла ему дать только то, чему он меня научил… В нашей интимной близости мы не были дуэтом, поющим на два голоса песню страсти: был всего один голос – Игорь, и его эхо – я.

И теперь он завел себе другую женщину…

Я просто перестала звонить в Москву. А маме позвоню, когда снимут повязки и я увижу, что с моим лицом.

Со страховкой все утряслось, за мое лечение обещали заплатить, и мой врач повеселел. Он мурлыкал каждый день, навещая меня: вот-вот, мур-мур, снимем повязочки, и вы увидите, мур-мур, какая вы красавица, мур-мур…

Каждый день я спрашивала, как Шерил, и каждый день получала ответ, что она все еще в коме. Каждый день я просила разрешения ее увидеть и каждый день получала отказ…

В среду мне разрешили встать. Под руку с медсестрой, шатаясь от слабости, я прошлась по коридору, высматривая, где может находиться дверь, за которой лежит Шерил. Кажется, я ее вычислила. Во всяком случае, табличка «интенсивная терапия» должна означать, что именно за ней пытаются вернуть к жизни тех, кто уже почти покинул ее…

На следующий же день, сразу после завтрака, я направилась к этой двери. Я чувствовала себя хорошо, слабость прошла, и на ногах я держалась вполне крепко. А на их запреты плевать я хотела. Я должна была увидеть Шерил.

…Наверное, это была она. В этой спеленутой бинтами мумии нельзя было вообще узнать никого. Даже нос ее был покрыт повязками, и бледные, бескровные веки прикрывали глаза. Я приблизилась.

Да, это была Шерил. Я узнала эти нежные, полупрозрачные, синеватые веки. У них была такая же форма, как у меня…

Белая мумия была вся в проводах, которые шли к ее носу, к ее рукам, к ее груди. Подвинув один из них, я осторожно присела на край кровати.

– Шерил… – позвала я.

Она мне не ответила. Ничего не изменилось, веки не дрогнули. Я наклонилась к ней и зашептала:

– Шерил, сестричка, ты только не вздумай умирать! У тебя все на месте, правда, есть ожоги, но они заживут, вот увидишь, от них даже следа не останется, слышишь? Надо только, чтобы ты вернулась. Ко мне… Я не могу тебя потерять… Я тебя только нашла… Я… Мне без тебя будет очень плохо, Шерил! Ты не можешь так со мной поступить, ты должна вернуться, должна выздороветь, и мы с тобой будем снова похожи и никогда не расстанемся, и будем очень счастливы, слышишь, очень…

Бледные веки дрогнули. Совсем чуть-чуть, лишь ресницы шевельнулись. Она не открыла глаза, она не посмотрела на меня, но я знала, что она меня услышала !

В палату вошла недовольная женщина в белом халате и открыла было рот, чтобы меня отругать, но я ее опередила: