Татьяна Степанова - Предсказание – End

– Шубин у телефона. Кто? А тебе что опять от меня надо?!

Его голос снова заставил Веру Захаровну насторожиться. Ей даже показалось… Она глянула в окно – нет, тот мужчина у машины на площади – Герман (ей отчего-то было трудно повторить его имя, в памяти сразу всплывала больничная каталка, забрызганный кровью пол и скрещенные руки, прикрывавшие грудь) – он ни с кем не беседует по мобильному. Он просто стоит, облокотившись на широко распахнутую дверь. И смотрит в сторону салона красоты, где на него, как на чудо-юдо, пялится целая делегация.

Шубин махнул Вере Захаровне рукой. И она вышла из кабинета. По какой-то причине он не хотел говорить при ней.

Она не знала, как поступить – спускаться во двор мэрии, садиться в машину или же…

Внезапно она увидела зеленый огонек на телефонном аппарате – базе. Этот аппарат исполнял роль коммутатора, через него она переводила звонки на личные телефоны Шубина. Закончив тот разговор, Шубин снова кому-то звонил. И тут Вера Захаровна сделала то, чего она никогда прежде, как преданная, вышколенная секретарша, себе не позволяла, подняла трубку.

– Юля, мне срочно нужен твой совет и твоя помощь. Случилась большая беда. Я у себя, зайди ко мне прямо сейчас.

Шубин звонил своей жене. И вызывал ее к себе, точно свою подчиненную. А другую подчиненную – секретаршу – отсылал играть роль шпионки-любительницы.

Как будто воздушный шар наполнился воздухом сверх всякой меры и лопнул – так и незримое напряжение, возникшее на площади, дошло до своего пика и… Нет, нет, Мещерский был уверен – незнакомец на черной «бээмвухе» сам довел его до кульминации, а затем сел в машину и нажал на газ. Перед тем как уехать, он поднял руку в приветственном жесте, только вот кого приветствовал, с кем здоровался – с сестрой ли своей Кассиопеей (Харейтдинова – фамилия, под которой ее знали в городе в качестве хозяйки салона красоты, была, как впоследствии узнал Мещерский, фамилией ее покойного мужа) или же с Фомой?

Фома сразу же ушел с площади в гостиницу. Без каких-либо объяснений и слов. Мещерскому пришлось неуклюже извиняться перед Юлией Шубиной. Но она пропустила все его извинения мимо ушей. Ей на мобильный позвонил, как понял Мещерский, ее муж, и она сразу же куда-то заторопилась. То, что она отправилась к мужу на работу, в мэрию, Мещерский уже пропустил – он отправился в гостиницу вслед за приятелем. Пропустил он и тот момент, когда из салона красоты вышла продавщица Наталья Куприянова, о которой они все позабыли. Не заметил он и еще одну любопытную деталь – бежевую «Волгу» с номерами мэрии, которая вырулила из внутреннего двора и помчалась вслед за машиной Германа Либлинга.

То, что незнакомца зовут Герман, Мещерский узнал там, на площади. А вот фамилия его стала ему известна гораздо позже, когда в Тихом Городке случилось то, чего многие так боялись, что так напоминало ужас пятнадцатилетней давности.

В гостинице Мещерский отправился в номер Фомы. Где-то у кого-то за закрытыми дверями гремело радио – веселилась, хохмила стебная столичная радиостанция. «Хорошая погода, – услышал Мещерский, – дубака не будет, так что смело, чуваки, брейте ноги – не замерзнете!»

Он постучал в дверь, нажал на ручку – заперто изнутри. Он просто хотел поговорить с другом и компаньоном. Он считал, что этот разговор сейчас нужен, необходим Фоме. Но дверь не открылась.

– Фома! – позвал Мещерский.

– Хорошая погода, Сережа, – точно и не друг отвечал из номера, а какой-то «робокоп», равнодушный андроид, – дубака не будет, так что смело брейте ноги.

Мещерский ушел к себе. Он был встревожен и обескуражен. И как всегда, он предположил наипростейший вариант, банальнейший выход из ситуации – Фома напьется в номере, как напивался уже не раз. Воткнется, как страус башкой в песок, нет, в бутылку, чтобы не помнить, не думать, не совершать.

Но он ошибся. Ах, как он ошибся в своих прогнозах! Он лежал одетый на кровати, вперясь в потолок. А перед глазами вертелось, кружилось, кружилось, вертелось. Тихий Городок был похож на карусель – ту самую, что когда-то была в парке. Мещерский не видел ее в действии, видел только те ржавые болванки. Но подобных каруселей – сколько же их было раньше в парках его детства! Деревянные сиденья, цепи-тросы. И деревянных избушек – приютов хмельных компаний, – сколько же их было сооружено в тех же парках, в «зеленых зонах» на опушках лесов. Перед глазами всплыло фото – Ирма Черкасс, сестра Фомы. Напрасно пытаться представить себе, какой она стала бы, останься она в живых. Пятнадцать лет, ушедшая эпоха. Ему очень хотелось знать, что же все-таки произошло. Как ее убили… точнее, как ее убил этот… тот, который так внезапно, словно ниоткуда появился на площади. Как он сумел выкрутиться, избежать наказания?

Солнце снова клонилось к закату – еще один день долой. А там, за стеной, – пьяный приятель. Мещерскому внезапно до боли, до сердечной тоски захотелось домой, в Москву, захотелось увидеть своих друзей – Кравченко, Катю. Захотелось до того, что снова впору было садиться в такси и мчаться на станцию. Но он знал – сейчас в этой ситуации он не может сбежать, не может бросить Фому, потому что это будет настоящим предательством.

В коридоре хлопнула дверь. Мещерский, погруженный в свои мысли, сначала на это не отреагировал. А потом его как током ударило – это же Фома куда-то намылился. Один.

Пока он закрывал номер, пока спускался в холл, Фома уже покинул гостиницу. Быстрым шагом он пересекал площадь. Мещерский увидел его в окно: все в том же лучшем своем костюме от «Харродс», в белоснежной сорочке Фома – руки в брюки – шел прямо к салону красоты. Мещерский подумал, что он отправился к той рыжей жар-птице по имени Кассиопея. Он вспомнил их встречу, их лица. Черт знает что это, если не… «Ты замужем?» – спросил ее Фома, спросил таким тоном. Черт знает что это, если не первая, самая сильная, плохо зарубцевавшаяся, как глубокая рана, любовь. Но что осталось от нее после того убийства? Что, кроме шрама?

Фома не позвонил в двери салона. Он обогнул голубенький особнячок с геранями в цветочных ящиках и двинул куда-то по улице, круто уходившей вверх. Мещерский бросил ключ от номера на стойку ресепшен и поспешил за ним.

Запыхавшись от быстрой ходьбы, он увидел Фому уже в самом конце улицы, возле… Ба, это место, это здание показалось ему до боли знакомым. Сколько раз он видел по телевизору это строение с вывеской «Ресторан „Чайка“», когда шли репортажи о событиях в карельской Кондопоге. Тихогородский ресторан «Чайка» был как две капли воды похож на тот, где крушили стулья и били стекла по национальному признаку, где потом стало отполированное бульдозером «место пусто», а затем на развалинах воздвигся какой-то там развлекательный, какой-то там молодежный центр, чего-то там не пойми чего.