Татьяна Степанова - Предсказание – End

– Я бы взял вас, да и Фома, думаю, не стал бы возражать, только вот уж и не знаю теперь, как оно все будет с бизнесом нашим здесь у вас, – ответил Мещерский. – Что-то у вас тут в городе климат для туристов не совсем подходящий.

– Убийство испортило впечатление?

– Конечно, испортило. А кроме него, и еще кое-что. И в прокуратуре был какой-то чудной разговор, согласитесь. А вышел из прокуратуры, вообще такого наслушался – уши завяли. – И Мещерский коротко рассказал о посиделках в экспресс-кафе.

Самолетов слушал молча.

– Странно в городе вашем как-то все воспринимается. Прокурор вон о большом количестве насильственных смертей упоминал, – продолжал Мещерский. – И ваши земляки мне сейчас уйму фамилий перечислили. И все факты: несчастные случаи, скоропостижные смерти, самоубийства – все валится в одну кучу и как-то намеренно перетолковывается, за уши притягивается к одному– единственному событию пятнадцатилетней давности. И над всем этим витает какой-то потусторонний суеверный душок, причем те, с кем я общался, воспринимают его, кажется, абсолютно серьезно. Я уж сначала подумал – разыгрывают меня мужики, но вы бы видели их лица, лицо этого аккордеониста из «Чайки» – Бубенцова.

– Дядя Паша Бубенцов в клубе когда-то хором руководил, а еще вел кружок игры на гитаре, мы все туда таскались к нему. Бутусову подражали, чуть ли не свой «Наутилус» мнили организовать, – хмыкнул Самолетов. – Пьет он здорово, как жена у него умерла, так и завил горе веревкой.

– Он все, что за эти пятнадцать лет произошло у вас в городе, как на стержень нанизывает на убийство Ирмы Черкасс, – сказал Мещерский. – И вчерашнее убийство продавщицы тоже, явно намекая на какую-то мистическую, что ли… черт ее знает какую связь.

– Точно мухи тут и там, бродят слухи по углам, – Самолетов пожал плечами. – Что можно поделать со слухами, с невежеством? Я сколько себя помню, вечно у нас тут в городе бабки шептались – про все на свете шептались. А сейчас не только старухи, но и молодняк падок на все такое – то им Хеллоуин подай, то каких-то готов, то эльфов, то дозоры ночные. Я вот своих сотрудников, а у меня ведь все в основном молодежь, в церковь заставляю ходить. Почти в приказном порядке, под страхом увольнения. Так про меня в связи с этим бог знает чего болтают. А я заставлял и буду заставлять, потому что если светское просвещение хромает на обе ноги, дальше постылых учебников и Интернета не распространяется, так пусть будет церковное. Будет вера крепка, не будет суеверий. Или если даже будут у кого-то, то в городе нашем хватит здоровых сил, чтобы поставить общему психозу, если таковой случится, надежный заслон. Эх, Сергей, то, что вы рассказали, я знаю. Сто раз сам слышал. Мать моя родная и та сколько раз то про Тарабайкиных, то про дурочку Маринку Суворову, то про уборщицу из парка речь заводила. Каждый этот случай в отдельности объяснить проще пареной репы. У Тарабайкиных в машине тормоза отказали. У уборщицы инфаркт случился. Кровельщик упал? Так техника безопасности была грубо нарушена. Так же и тогда в парке, когда этот случай на карусели произошел. Я же сам был там. И потом следствие велось – грубейшее нарушение техники безопасности. Полуэктов, про которого вам наши болваны долдонили, он ведь что? Он чинить агрегат полез, а рубильник, электричество не отключил, ток в сети был, вот автоматика и сработала. Но объяснять это нашим местным – не всем, а некоторым – пустая трата времени и сил. Потому что они вбили себе в башку – дело нечисто. Нечисто, мол, мрут в городе люди, часто мрут и не старые еще. А то, от чего мрут – от пьянства, от безработицы, от тоски, от нищеты, от медицины ужасной, то, что такая же точно картина и во многих других городах, таких же, как наш, это в сознании как-то не удерживается.

И больше скажу, разубеждать их, истинные причины отыскивать – невыгодно по большому счету. С этим самым «нечистым» как-то проще. Сыграл человек в ящик – слушок по городу: мол, умер-то потому, что увидел что-то такое перед смертью, чертовщина какая-то потусторонняя явилась и утащила с собой. А то, что умер он от того, что к нему «Скорая» вовремя не приехала, это уже никого не интересует. К врачам никаких претензий, да и к власти городской тоже. Все эти слухи они на одно работают – занимать умы, отвлекать народ. Чтобы не спрашивали, почему то да се и все не так. Отчего в Москве зарплата такая, а у нас в пять раз меньше, почему в городе света порой сутками нет, почему в магазине напротив мэрии по ночам водкой торгуют, а милиция на это ноль внимания. Конечно, любое напряжение, нервозность, страх, замешенный на суевериях, они тоже опасны по-своему. Это как нарыв – копится, копится, а потом когда-нибудь да прорвется. Но все же это не так опасно, как, например, напряжение социальное. От нарыва-то уже никуда не денешься – он есть. Есть он в народе нашем. Так пусть уж лучше он зреет на почве разной там мистической белиберды, чем на почве, как раньше при советах говорили, классовой.

Мещерский покачал головой: Самолетов-то ишь ты какой трибун. Чего-то там еще обличает городской олигарх.

– Конечно, доводить до какого-то там взрыва глупо, контрпродуктивно, поэтому и сглаживаются все углы и шероховатости, – продолжал Самолетов. – Но на каждый роток не накинешь платок и со слухами ничего не сделаешь.

– А все же, как, по-вашему, Иван, связь между убийством тем давним и смертью Куприяновой – что, ее вовсе не может быть? – Мещерский решил перевести разговор на что-то конкретное, потому что точка зрения Самолетова на неконкретное была ему ясна. – Они же когда-то обе – Ирма Черкасс и Наталья Куприянова – были знакомы.

– Да мы все были знакомы. Ирма девчонка крутая была. И не то чтобы так уж красива, но было в ней что-то, от чего мы все, кобели, бегали за ней, хвосты задрав, – Самолетов снова усмехнулся. – Наташку Куприянову она в упор не замечала. Она вообще была белая кость – из такой семьи девочка, москвичка, папа, мама, дед-академик. Если бы не полигон, мы бы тут, в городе, разве бы таких девчонок видали? А вот увидели – и все, как один, возжелали. Мостик она была хрустальный. Знаете, как в сказке – мостик в тридесятое царство. Овладей этим мостиком, так нам тогда казалось, и весь мир перед тобой: Москва-столица и все такое прочее. Вплоть до поступления в МГИМО – это из Тихого-то Городка в МГИМО. Шутить изволите? Шубин Севка вон не шутил. Мечтал, спал и видел. Да и Илья тоже, ну и я, конечно. Я потому и бабки стал заколачивать. Это все ж – свобода, Москва, загранка, шмотье, а главное – статус. Но тогда, пятнадцать лет назад, про бабки-то как-то не особо еще думалось, последнее потеряли в начале девяностых, а вот женитьба на такой девчонке, как Ирма, казалась шансом, который раз в жизни выпадает. Шансом вырваться отсюда и подняться. Только Ирма о себе была ой какого высокого мнения, и на эти самые шансы наши – мальчиков с периферии – ей было начхать. Для развлечения от дачной летней скуки мы ей, конечно, годились. Динамо она здорово крутила всем нам тогда, а мы-то, дураки, с ума сходили. Но по-серьезному-то она нас в расчет не принимала. Я-то это тогда уже понял. А вот Шубин с Ильей до самого конца этого понять никак не хотели. Не желали понять.