Владимир Колычев - Черный лебедь

Целью восстановить усадьбу я задался давно. А сейчас у меня еще были и возможности – и с деньгами все в порядке, и с чиновниками все на мази. Да и закон соответствующий появился, который разрешал приватизировать усадьбы. А Майя пусть думает что хочет. Здесь будет «город-сад», и никуда она не денется.

Я влез в долги, я потратил уйму сил и сжег массу нервных клеток, но добился своего. Графская усадьба, мое родовое гнездо, обрело, казалось, утраченный навсегда, прежний вид. Дворец, считай, отстроили заново, подняли из руин архитектурно-парковый ансамбль. Четыре года понадобилось этому фениксу, чтобы возродиться из пепла. И вот все позади, пора праздновать новоселье.

– Спасибо тебе, брат! – Я крепко пожал руку своему другу Витьке Стогову.

Сначала он просто присматривал за строительством, затем возглавил процесс. Душу в это дело вложил.

– Да ладно, чего уж там, – растроганно махнул рукой Витька.

Когда-то я обещал себе поставить его на ноги. И я сдержал свое слово. Поставил его на ноги – и в прямом, и в фигуральном смысле. Протез у него английский, за работу свою реальные деньги получает. Все хорошо у него. Да и мне грех жаловаться. Все-таки добился я своего – расширил свою долю в уставном капитале комбината. У меня свой пакет акций, у Лены – свой, а все вместе – пятьдесят четыре процента, контрольный пакет. Сколько проблем было, сколько подковерной возни – борьба за влияние, противостояние сил и нервов. Но все уже позади. Комбинат в руках надежной и слаженной команды топ-менеджеров, дела движутся в правильном направлении. Ну а меня эта суета вокруг цинка уже порядком достала. Всех денег не заработаешь, а жизнь одна.

Мои предки занимались лесом и сельским хозяйством, на том и стояли. Лес я оставил в покое, а за сельское хозяйство решил взяться основательно. И определил Витьке, то бишь Виктору Алексеевичу, новый фронт работ. Пусть развивает аграрную сферу обретенного имения, благо что земли навалом. И я этим делом буду заниматься. Оно хоть и не прибыльное, но спокойное. А за металл пусть гибнут другие.

Я нарочно держал Майю в стороне от восстановительно-реставрационных работ. Да они, если честно, мало ее интересовали. Или она только делала вид, что ей все равно. У нас был отличный загородный дом, там мы и жили, всем в нашей жизни она была довольна. Но в конце концов настал тот знаменательный момент, когда я привез ее в усадьбу, показал дворец.

– Этого не может быть! – ахнула она.

Другой реакции я и не ожидал. Но думал, что за первым всплеском ярких эмоций может последовать второй, но уже мрачный. Я же знал, почему Майе не нравилось это место.

– Тебе нравится?

– Не то слово.

Я отвел ее в нашу спальню. Огромная светлая комната в мягких теплых тонах.

– Превосходно!

Мы осмотрели весь дом. Я даже провел ее в южный флигель. Все ремонтные работы там были завершены, но комнаты были совершенно пусты. Запах свежей краски создавал ощущение обновленной жизни. И настроение у Майи соответствующее, она улыбалась, светилась изнутри и снаружи. Очередь дошла до комнаты, где мы когда-то спасались от привидений – я с Женей, Макар с Люськой. Привидениями здесь и не пахло, но Майе могло показаться, что здесь до сих пор витает Женькин дух. Может, и показалось, но она ничем не выдала себя. Зато я сам выдал себя.

– Ты говорила, тебе здесь не нравится, – уже когда вышли, сказал я.

Майя стояла у фонтана, подставляя руку под падающую струйку. Водная взвесь оседала на лице и на одежде, но она, казалось, этого не замечала.

– Если ты хочешь испортить мне настроение, зря стараешься, – еще шире улыбнулась она.

– Да нет, не хочу. Просто ты про Женю что-то говорила.

– Заметь, ты сам завел этот разговор. Не боюсь я твою Женю. Уже не боюсь. И ты ее не боишься. И не думаешь о ней. А если думаешь, то как о чем-то далеком.

Иногда мне казалось, что Майя видит меня насквозь. Я знал, что существует жесткое рентгеновское излучение. Говоря образно, Майя обладала рентгеновским излучением, но нежным, мягким. Не скажу, что она была мягкой, покладистой женщиной, но она никогда не лезла мне в душу, не пыталась контролировать меня. Не лезла ко мне в душу, но все про нее знала. Одно слово – умная и все понимающая женщина. С тех пор как я отмотал свой первый и, надеюсь, единственный срок, мне ни разу не пришлось пожалеть о том, что мы так и не развелись с ней. Нам хорошо было вместе, и я мог сказать об этом с уверенностью и за себя, и за нее. Действительно, если я и думал о Жене, то как о чем-то далеком. У меня были возможности найти ее, навести справки о ней. Но я даже не пытался ее искать. Ни к чему это. Майя устраивала меня по всем статьям, мы вместе растили нашего сына. Нашего сына, моего. Юрка действительно был моим сыном. Специальная экспертиза подтвердила. Каюсь, грешен. Зато спокоен. И покойного Игорька вспоминаю даже реже, чем Женю.

– Не боюсь я твою Женю, – повторила Майя. – И не думаю о ней.

Она не думала. Но верхняя часть одежды уже вся мокрая от воды, с лица стекают крупные капли.

– И не думай.

Я привлек Майю к себе:

– Думай только о нас. И я думаю только о нас. Мы будем жить здесь. В заводские дела я больше не лезу, проблемы не решаю. Будем жить здесь спокойно. Будем выращивать хлеб.

– Выращивать хлеб? – чуточку удивленно спросила она.

– Если б мы жили где-нибудь в Луизиане и у нас были бы чернокожие рабы, возможно, нам бы стоило заняться выращиванием хлопка. Но мы в России, у нас нет рабов, и мы будем выращивать хлеб, как это делали мои предки.

– Хлеб – символ жизни, – кивнула Майя. – И звучит так тепло и мягко. Мы будем жить здесь, мы будем выращивать хлеб. Ты даже не представляешь, как я счастлива.

Я смотрел в ее в глаза и не видел ни малейшего лукавства. Давно прошли те времена, когда Майя казалась мне воплощением легкомыслия и непостоянства. Она давно была серьезной женщиной – изысканной, ухоженной, но по-домашнему уютной. И, конечно же, любимой.

Я не мог поверить своим глазам. Майя вошла в библиотеку, а вслед за ней туда шмыгнул Макс, телохранитель моей племянницы. Огляделся по сторонам, как будто опасался посторонних глаз, и шмыгнул. А глаза были – «глазок» скрытой видеокамеры. Сама библиотека не просматривалась. И оставалось только догадываться, что Макс и Майя там делали.

– Первым вышел Макс. Через сорок две минуты, – бесстрастно сказал Гриша Хомутов. – Майя Дмитриевна покинула библиотеку через тридцать четыре минуты после этого.

Грише я доверял на все сто. И знал, что он никогда и никому не расскажет про этот инцидент. Даже под пытками не расскажет. Неоднократно убеждался в его преданности и непробиваемой крепости характера. Никому ничего не скажет. Но мне хватало того, что перед ним самим я чувствовал себя неловко. Кресло подо мной, казалось, превратилось в раскаленную сковородку.