Буало-Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 3. Та, которой не стало. Волчицы. Куклы.

Красные огоньки бензовоза приближаются. Равинель обгоняет его и уходит вперед. Вот и Бос. Небо прояснилось, стали видны звезды. О чем она думала, когда схватила свою сумку? О своем положении, о своей карьере? Она, конечно, презирает его. Ну как же, простой коммивояжер! Он уже давно это чувствует. Она держит его за простачка и просто не думает о том, что он прекрасно улавливает все нюансы ее настроения. Но не такой уж он простак!

Ножан-ле-Ротру. Длинная улица, кривая и узкая. Небольшой мост над водной гладью, поблескивающей в свете фар. Знак: «Внимание — школа». Ночью можно не обращать на него внимания, и Равинель не сбавляет скорости. Двигатель работает как часы.

Черт побери, жандармы! Трое или четверо. «Ситроен» перегораживает дорогу, на обочине мотоциклы. Все залито ярким светом, окрашивающим в желтый цвет сапоги, портупеи, лица. Жандармы машут руками. Придется остановиться. Равинель гасит фары. К горлу внезапно подступает тошнота — совсем как тогда, в ванной. Он резко тормозит, и Люсьене, чтобы не удариться головой о стекло, приходится упереться в приборную доску. Она вскрикивает. Теперь виден только свет фонаря, который освещает капот, затем кузов. В этом свете возникает фуражка жандарма, который заглядывает в стекло. Его глаза встречаются с глазами Равинеля.

— Откуда едете?

— Из Нанта. Я коммивояжер.

Равинель подумал вдруг, что это уточнение может их спасти.

— Вы не обгоняли грузовик возле Ле-Мана?

— Вполне возможно. Я не обратил внимания.

Глаза жандарма перемещаются на Люсьену. Равинель спрашивает как можно более непринужденно:

— Гангстеры?

Жандарм бросает взгляд за сиденье и гасит свой фонарь.

— Мошенники! Перевозят перегонный куб.

— Ну и ремесло! Мое мне больше нравится.

Жандарм отходит. Равинель медленно трогается с места, проезжает мимо полицейских, постепенно прибавляет скорость…

— Слава Богу! А то я уже подумал…

— Я тоже об этом подумала, — отвечает Люсьена.

Он с трудом узнал ее голос.

— Во всяком случае, не исключено, что он запомнил номер нашей машины.

— Ну и что из того?

Что в этом предосудительного? Равинель и не собирался скрывать от кого-либо эту свою ночную поездку. В некотором смысле даже желательно, чтобы жандарм записал его номер. Тогда в случае необходимости он мог бы стать свидетелем… Вот только одна закавыка. Женщина в машине. Но, может быть, жандарм об этом не вспомнит?..

Стрелка часов продолжает свой монотонный бег. Три часа. Четыре часа. Шартр где-то далеко, на юго-востоке. Поворот на Рамбуйе. Ночь по-прежнему темным-темна. Не зря ведь они выбрали именно ноябрь для осуществления своего плана. Однако машин становится все больше. Молоковозы, грузовички, почтовые машины. Теперь Равинелю уже не до размышлений. Он внимательно следит за дорогой. Вот и въезд в Версаль. Город еще спит. Уборочные машины двигаются в ряд, следуя за огромным грузовиком, больше похожим на танк. Усталость обрушивается на плечи Равинеля. Ему хочется пить.

Виль-д’Авре… Сен-Клу… Пюто… Везде дома. Но ни в одном окне за закрытыми ставнями еще не горит свет. После инцидента с жандармами Люсьена не проронила ни слова, не сделала ни жеста. Однако она не спит. Она пристально смотрит в ветровое стекло перед собой.

А вот и темная, кажущаяся бездонной Сена. Первые дома Ангьена. Равинель живет неподалеку от озера, в конце небольшого тупика. Он поворачивает, выжимает сцепление, выключает зажигание. Машина продолжает ехать по инерции, совершенно бесшумно. Равинель останавливается на маленьком пятачке, которым заканчивается улочка. Выходит из машины. Руки у него так одеревенели, что он с трудом удерживает ключ. Наконец он распахивает ворота, загоняет машину и сразу же закрывает их. Справа, в тени, — дом, слева гараж, более похожий на блокгауз. В конце аллеи, идущей вниз и окаймленной деревьями, виднеется сарай.

Люсьена вдруг пошатнулась и вынуждена была схватиться за ручку двери машины. Видно, у нее затекли ноги: она начала разминать их, сначала одну, потом другую. Лицо у нее хмурое, замкнутое, как в худшие их дни. Равинель уже открыл заднюю дверцу пикапа.

— Помоги-ка мне!

Сверток цел и невредим. Лишь один край брезента слегка соскользнул, обнажив сморщившуюся от воды туфлю. Равинель тянет сверток на себя. Люсьена берется с другой стороны.

— Ну что, пошли?

Он кивает головой. Друг за другом, полусогнувшись, они спускаются по аллее, вдоль которой посажены подстриженные грушевые деревья, образующие нечто вроде живой изгороди. Сарай служит одновременно и прачечной. Небольшой ручеек медленно течет мимо наклонных мостков. Потом он расширяется, образует маленький водопад и после поворота теряется в озере.

— Фонарь!

Люсьена снова начинает командовать. Они положили сверток на мостки. Равинель светит электрическим фонарем, а Люсьена начинает разворачивать брезент. Тело поворачивается как бы само по себе. Одежда Мирей вся помялась и потеряла форму, а на ее лице под растрепанными и уже высохшими волосами застыла гримаса. Теперь достаточно одного толчка. Тело скользит по доске и падает в воду, подняв небольшую волну, докатившуюся до противоположного берега. Еще немного. Люсьена толкает тело ногой, и оно погружается в воду целиком. Она ощупью собирает брезент: Равинель уже погасил фонарь. Ей приходится тащить брезент к машине. Двадцать минут шестого.

— У меня времени в обрез, — шепчет она.

Они входят в дом, вешают на вешалку в коридоре пальто и шляпку Мирей, кладут ее сумочку на стол в столовой.

— Быстрее! — резко говорит Люсьена, лицо которой приобрело наконец свой обычный цвет. — Скорый до Нанта отходит в шесть ноль четыре. Я не должна на него опоздать.

Они опять садятся в пикап, и только теперь Равинель осознает, что он — вдовец.

Равинель медленно спустился по ступенькам вокзала Монпарнас, купил пачку «Голуаз» у входа в вестибюль и направился в кафе «Дюпон». «У Дюпона поешь как дома». Светящаяся вывеска была бледно-розовой в лучах восходящего солнца. Сквозь стекло витрины были видны спины сидящих у бара людей, огромная кофеварка с какими-то колесиками, ручками и циферблатами, которые до блеска начищал зевающий официант. Равинель уселся за столик возле двери и наконец слегка расслабился. Сколько раз ему уже приходилось заходить сюда в такую рань? Он специально проезжал через Париж, чтобы не приехать слишком рано и не разбудить Мирей. Так что это утро для него похоже на многие другие…

— Кофе… и три круассана.

Все просто: он начинает отходить от кошмара прошедшей ночи. Он начинает ощущать свои ребра, свои локти, свои колени, каждую свою мышцу. При малейшем движении волна усталости обрушивается на него. В голове его как будто что-то кипит, давит на глаза, сушит кожу лица, больно натягивая ее на скулах. Еще немного, и он заснет прямо на стуле, несмотря на шум в кафе. Однако самое трудное еще впереди. Теперь ему предстоит «обнаружить» труп. А ему так хочется спать! Все подумают, что горе подкосило его. В некотором смысле его изнуренный вид сослужит ему хорошую службу.