Александр Харламов - Высшая мера

Вот тут-то я вора, конечно, удивил. Ему казалось, что знает обо всех моих желаниях и условиях.

– Снами будет еще человек!

– Кто?

– Качинский! Бывший офцер, прошел войну, Гржданскую, Первую Мировую, опыта хоть отбавляй…Пользы от него будет много....

– Не сдаст?– нахмурился Седой.

– Не сдаст, я головой за него отвечаю!– решительно кивнул я.

– Добро…– кивнул вор, протягивая мне открытую ладонь для рукопожатия. Я немного помялся и все же ее пожал. Чего уж дальше ломаться и строить из себя рыцаря без страха и упрека. Я не сам себя запихнул сюда в этот лагерь, не сам ломал свой характер, я лишь принял правила игры, по которым чистеньким здесь остаться нельзя.– Завтра придет Мотя, решим как нам быть и с чего начать!

Я немного подумал. Табак успокаивал. Мозг, привыкший решать сложные аналитические задачи обрадовался и заработал с новой силой.

– Мне нужно схема расположения вышек и полный план лагеря с обозначением постов, караулок и прочего!

– Сделаем,– кивнул Седой.

– Тогда до завтра!– настроение немного поднялось. Азарт предстоящего опасного мероприятия приятно морозил спину шустрыми мурашками. Чувство опасности терзало нервы, я снова был собран и готов драться, только теперь уже за свою жизнь, за свою женщину и за свое будущее, а не за призрачное и эфемерное понятие Родины.

ГЛАВА 25

Дни в лагере пролетали как-то незаметно. Вроде было только утро, рассветало, а уже поздний вечер, и луч прожектора все так же настойчиво ищет по снегу твои следы. И от него не спрятаться, не скрыться нигде. Он, как всевидящее око, следует за тобой попятам, шарит по белому покрывалу, то и дело натыкаясь на серые унылые бараки. И вот ты в желтой полоске тусклого света. Луч рад, счастлив! Ждет твоей ошибки…Что ты побежишь, скроешься от него, совершишь что-то непотребное. И тут же сработает страшный механизм. Щелкнет затвор полемета на вышке, и луч соберет свою кровавую жатву.

Картина расправы над Кислым и его подельниками совсем не прибавила мне настроения. С одной стороны, я избавился от очень опасного врага, а с другой, чисто по-человечески мне было его жаль. Хотя не жалость не лучшее чувство по отношению к своим противникам.

Степанида, по указанию Седого, вывела меня с женской половины лагеря. Какими-то закоулками, мало натоптанными тропами, огибающими настырные лучи прожекторов по широкой дуге. Задворками я выбрался к своему бараку, и там мы с ней тепло попрощались. Она двинулась обратно, а я присел отдохнуть на пеньке, давая роздыху своему покалеченному боку. Среди стремительно летящих событий сегодняшнего дня, я умудрился забыть о нем. И теперь ушиб настойчиво напоминал мне о том, что неплохо было бы отдохнуть, но оказалось покой нам только снится.

На крылечке нашего барака, курил Головко, явно кого-то поджидая, и почему-то я был уверен, что этим кем-то несомненно является ваш покорный слуга. Разговаривать с ним не хотелось. Моральное напряжение последних дней, смерть отца Григория, разборки с Кислым, нападение на меня опустошили мой организм полностью, но пройти мимо не выходило. Плюнув на все, а вдруг все же не меня? Я шагнул из полутьмы бараков в луч света.

– Вечер добрый!– поздоровался я и попытался незаметно прошмыгнуть мимо сержанта к двери.

– Стоять, Клименко!– среагировал мгновенно Головко.– Далеко, значит, собрался-то?

– Спать, гражданин начальник! Завтра рано на промку вставать! Стране нужен лес, как говорит наш начальник отряда.

– Говорил…– поправил меня сержант.

– Что?

– Расстреляли его сегодня по приговору «тройки». Лично Ковригин, как комиссар. За порочащие звание офицера НКВД занятие, халатное отношение к работе и выполнению своих обязанностей! – как по-писаному продекламировал сержант, закуривая.– Из-за тебя расстреляли, Клименко, значит…

Я отвернулся. Что я мог сказать? Что не хотел, чтобы так вышло? Что в смерти Щеголева был не заинтересован? Глупо…Его ненавидели все! Он был законченным психопатом, положившим жизнь для системы и во имя системы! И что? Система его просто перемолола в своих страшных жерновах, как тысячи других до него. Система беспощадна, кровожадна и о корне порочна, за эти полгода я достаточно смог ее оценить, масштаб и размах того террора, который раскручивался для устрашения собственного народа. И самое удивительное, что объективных причин к принуждению к полному подчинению вроде как и не было толком…А от того, вся эта кровь и грязь выглядели ужасающе бессмысленными и необъяснимо жестокими.

– Все знали Щеголева, не расстраивайся,– похлопал почти дружески меня по плечу Головку. Тоно его немного изменился. В голосе появились серьезные нотки. Из простачка здоровяка, он на моих глазах превращался в обычного человека,– Ковригин давно хотел от него избавиться. Вот и воспользовался случаем. Наш старлей мечтает о карьере! Такой психопат, от которого можно в любой момент ждать все, что угодно, ему в лагере был не нужен. Все показатели портил! Так что, не вини себя…Рано или поздно, Вася именно так и закончил свой жизненный путь.

Меня поразило в словах сержанта не столько то, что он пытался меня успокоить, сколько грамотность его речи, доверительные интонации и пропажа всегдашнего «значит», которое он повторял через слово. Это преображение было неожиданным и необычным, словно теперь передо мной стоял совершенно другой человек.

– Я и не расстраиваюсь…– проговорил я, стремясь побыстрее закончить разговор с сержантом. Его изменения мне не понравились! Почему Головко открыл свое истинное лицо именно сейчас и именно передо мной? Что ему от меня надо? И кто он?– Я пойду! Отбой уже давно был..

– Постой, лейтенант,– удержал меня за руку он.

– Я уже давно не лейтенант,– хмуро ответил я, порываясь уйти, но что-то меня все же сдерживало от этого последнего шага.

– Офицер, всегда остается офицером,– улыбнулся Головко,– если он хороший офицер! Уж на примере Качинского ты должен был это понять…

– И все же…– разозлился я.– Я верой и правдой служил трудовому народу. Ловил бандитов, рисковал жизнью, чтобы мирные люди в нашей стране жили спокойно, а меня ни за что…сюда! Вместе с ворами и убийцами! На десять лет! И после этого я должен был сохранить честь офицера? Любовь к Родине? Да! Давай еще, Отечество любимое, мало мне «десятки». Готов двадцать отсидеть…

– Перегибы в линии есть,– согласился неожиданно легко Головко, став совсем уж непохожим на себя, серьезным и собранным,– но в отношении тебя их не было…

– Что значит не было? – нахмурился я.

Сержант затушил окурок спокойно и полез во внутренний карман шинели. В какой-то момент мне даже показалось, что он сейчас достанет пистолет и застрелит меня прямо тут, на пороге барака за крамольные речи. Но Головко всего лишь достал служебное удостоверение.