Татьяна Иванько - В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Книга 2. том 4. Кровь

– Приезжай с утра? – выдохнул я.

– Хорошо. До завтра, – сказала Таня, улыбающимся голосом.

И она приехала с утра, как обещала. И мы пробыли вместе несколько часов, мы почти не говорили, и такое с нами, пожалуй, было впервые. То есть мы говорили, но в основном: «Я люблю тебя! Люблю тебя! Люблю! Так люблю!..»

А потом заснули рядом, и я, чувствуя тепло её тела, расслабившегося во сне и моих объятиях, думал, почему ей сегодня так хорошо? Почему, после всего, она, кажется, как никогда счастлива со мной, и наслаждается моими ласками и поцелуями. Я даже спросил её об этом, но не в этот день, потому что она ушла, пока я спал. Я нашёл записку на столе возле тарелки с красивыми бутербродами, накрытыми салфеткой. «Валера, я не стала будить, позвони, как проснёшься. Целую, Т.»

Я позвонил, конечно, но она не ответила, она перезвонила позже сама. Вот так мы и стали жить, мы встречались часто, если не каждый день, то раз пять в неделю. Она начала работу с Книжником и его ребятами над новым «Роком и модой». Курилов был там одним из главных художников, сценографов, Таня рассказала, что параллельно он начал работать и на Мосфильме.

– Говорит, что подучился кое-чему в Голливуде, у тамошних спецов, они там сплошь русские, эти спецы по компьютерным эффектам! – засмеялась она. – Он теперь стал крутым после возвращения, знаменитым, все хотят с ним работать, режиссёры, продюсеры в очередь выстроились.

– Ну ещё бы, все художники становятся дороже после смерти, а он ещё и воскреснуть умудрился при самых удивительных и самых эффектных обстоятельствах. Быть убитым тобой – уже честь и достойная громкой славы удача, а его убили, а после вернули. К тому же, думаю, связь с самой красивой девушкой новой России сильно прибавила ему влияния. Как и Книжнику.

– Не делай из меня орден, это не так.

– Для меня нет, для них – так.

– Для тебя я проблема, – сказала Таня, кивая.

– Нет, – сказал я.

Хотя это была правда. Проблема была во всём: мама устроила мне допрос с пристрастием, приехав в Москву неожиданно, и я принуждён был срочно звонить Тане и отменять нашу встречу.

– Что это такое, Лерка? Ты всё-таки снова встречаешься с Таней Олейник?

– Мам, кажется, мы с тобой уже обсудили и закрыли эту тему. Навсегда. Я стану встречаться с Таней, я всё буду делать, как хочет Таня, я женюсь на Тане, как только она согласиться, я…

– Ты сбесился?! – ахнула мама, бледнея.

– Может быть, – кивнул я. – Но я взбесился ещё в 85-м, а ты и не заметила. И теперь уже поздно мне мешать и пытаться бороться с этим. Когда-то ты уже попыталась, и что вышло?

– Сбесился… – снова пробормотала мама бессильно. – Всё же она окрутила тебя. Как же ты не понимаешь, Лерка…

Я больше не спорил и не обсуждал, хотя мама ещё несколько раз за пару дней, что провела у меня, поднимала эту тему, но я не стал больше ничего говорить.

Потом сама Альбина удостоила меня звонка.

– Вьюгин, ты совсем ум потерял? Тебе мало? Ничего не понял?

– Ты о чём это говоришь сейчас, Альбина? – удивился я, в этот момент я был на работе и не сразу включился в её угрозы, от которых уже успел отвыкнуть.

– О твоей проститутке, об этой Танечке, весь телевизор трещит от неё. Пользуется, что брат журналист, везде и лезет, житья нет, кругом её ненавистная кукольная рожа. А ты и рад, тут же пристроился к её заднице!

– Аля, по-моему, это давно уже не твоё дело.

– Что?! – возмутилась Альбина, будто ожидала, что я немедленно соглашусь со всем и скажу: «Как прикажешь, моя госпожа».

Но я этого не сказал, и она воскликнула, клокоча в бессильной злобе:

– Узнаю, что живёшь с ней, прав на детей лишу. И вообще… сядешь!

Мне так давно угрожали сроком ни за что, что я и в голову не взял её угрозы. Я уже почти привык не видеть своих детей, они привыкали не видеть меня, у них появился новый папа, так что Альбинины угрозы после всего, что она уже сделала, меня не трогали. Как оказалось, напрасно. Потому что не прошло и двух недель, как ко мне снова пришли из наших контролирующих органов. Вначале Егор Егорыч вызвал к себе и, шевеля своими пушистыми бровями, как рысь ушами, сказал, не глядя мне в глаза и даже бледнея от злости, он и, правда, стал похож сейчас на большого сердитого кота благородных кровей:

– Валерий Палыч, где запалился? Почему опять дисциплинарное расследование на тебя?

– Егор Егорыч, ну вы же меня знаете, ничего я не делал неправильно.

Он вздохнул, посмотрел на меня, будто расслабляясь.

– Слушай, проверь ещё раз все дела, все свои экспертизы, всё, каждую запись, каждую запятую… Ты мой лучший эксперт, больше – мой лучший ученик, я не хочу, чтобы ты пострадал опять. Но если на меня надавят, какими-то доказательствами припрут, я… буду вынужден, ты же понимаешь?..

– Никаких доказательств ни у кого на меня нет, – сказал я.

Егор Егорыч помолчал, бесцельно двигая бумажки у себя на столе, будто думал, что-то сказать или спросить, но не стал, и посмотрел на меня:

– Ладно, иди. Иди, работай. Дел мало, что ли?

Да нет, дел у меня было выше головы, и работать приходилось очень интенсивно, тем более что ещё в прошлом году меня привлекли к исследованию останков царской семьи, найденных под Свердловском. Это была интереснейшая работа, которая велась уже несколько лет, и участвовать в ней было не просто честью и доказательством признания коллегами моей компетентности, но и необычайно увлекательное, пока секретное дело. Впрочем, эта работа уже подходила к концу, и я жалел не раз, что родился поздно, как говориться, и не мог поучаствовать в ней сполна, с самых первых дней.

Но и прочих дел было огромное множество, так что я с самого начала привык работать очень быстро и собранно, если бы не это, я не успевал бы ничего и запутался бы. Но мои дела были отлажены идеально, и не только на моём столе и вообще в кабинете, и в секционных, где я работал, но и в моей голове. Можно было меня в любой момент спросить о любом моём деле, любой экспертизе и я ответил бы в подробностях. Так что дисциплинарной комиссии и любой другой на рабочем месте преследовать меня не за что.

Да и вообще преследовать меня не за что, я был и остался честным человеком, никогда не шёл против своих убеждений, и того, что считал правильным с детства. И потому я понимал, что если они идут по мою душу, значит, их натравили на меня, как и в прошлый раз. Кто именно, Никитский, который сидел смирно и даже на глаза мне ни разу не попался, после возвращения Курилова, публичной порки Кочаряна, который сейчас едва ли не под домашним арестом ожидал решения своей участи, отстранённый от всех дел и почти уволенный. И он сам, и все мы понимали, что если уж его распнут, то до конца, но если удастся замять, то отделается только увольнением, а вот если бы копнули по-настоящему, то докопались бы и до Никитского, и здесь я, как и многие другие, уверен, внес бы свою лепту.