Виталий Ерёмин - Крымская лихорадка

Носков, Цуканов и Гусев лежали на спальниках в самом большом кабинете. Было утро, в спертом воздухе трудно дышалось, но никому не хотелось встать и открыть форточку.

Гусев, с бородой, как у Карла Маркса, и толстой нижней губой, взял термометр и смерил себе температуру. Оказалось, тридцать пять и девять.

– Что-то я стал плохо слышать, – пожаловался Гусев.

– Эдик, как же мало ты знаешь, – насмешливо произнес Носков. – Голодание влияет, причем необратимо, и на слух и на зрение. Но у голодания, Эдик, есть свои плюсы. Пониженная температура омолаживает организм. Есть вообще вредно. Знаешь, чем человек копает себе могилу? Ложкой и вилкой. Думай о женщинах, Эдик. Заглушай один голод другим.

Гусев ничего не ответил, и Носков начал поддевать Цуканова.

– Витя, ты часто с женой кувыркаешься? Как положено – раз в неделю? Или чаще?

– Отстань, – сказал Цуканов.

Носков заливисто рассмеялся.

– Не завидую твоим врагам, Витя. Тебя ж не возьмешь ни на каком компромате.

Он был прав. Цуканов был неправдоподобно серьезным и положительным мужчиной.

– Ты как учился, Витя? – не унимался Носков. – Сдается мне, учился ты на тройки. Надо ж быть такой закономерности: каждый второй политик – бывший троечник.

А снаружи телевизионщики настраивали у подножия лестницы камеры. Слышалась иностранная речь: английская, польская, итальянская. Начали собираться зеваки. Среди них выделялось несколько молодых парней бравого вида с характерными для западных украинцев отвислыми усами.

В сторонке сидела на лавочке Галина Носкова с дочерью Ларисой. А в небольшой группе зевак стояла Алла и рассматривала жену и дочь Носкова. У Аллы, как у всякой любовницы, было преимущество: она знала жену возлюбленного в лицо. Изредка они встречались взглядами, и Галина нутром почуяла, что эта молодая, стильно одетая женщина появилась здесь не просто так.

Наконец, в дверях нарисовались Носков, Цуканов и Гусев. По их бледным исхудалым лицам и замедленным движениям было ясно, что голодовка дается им непросто. Они медленно спустились по лестнице вниз, держась за перила. Пресс-секретарь Партии независимости быстрый остроглазый юноша по имени Вадик вынес стулья, и они сели.

– Как вы себя чувствуете? – спросила бойкая итальянка.

Носков ответил шутливым тоном:

– Теоретически предельный срок полного голодания 70 дней. Стало быть, до конца осталось 64 дня.

Журналисты вежливо рассмеялись, но такой ответ их не удовлетворил.

– Чего вы добиваетесь? – спросил польский телевизионщик.

– Проведения президентских выборов, – ответил Цуканов.

– Но конституция Крыма не утверждена Верховной Радой, – сказал поляк. – И едва ли будет утверждена.

– Крым такая же суверенная республика, как и Украина. И поэтому может не оглядываться на Киев, – сказал Гусев. – А вот Киеву не мешало бы подумать, что может произойти здесь у нас, если нам не дадут провести выборы.

– А что может произойти? – быстро спросила итальянка.

– Мы все равно проведем выборы. Но превратим их в референдум по вопросу немедленного возвращения Крыма в состав России. Пусть в Киеве попробуют не посчитаться с волей почти трехмиллионного населения.

– У голодающих нарушается психика. Чего с них взять? – с усмешкой бросил кто-то из молодых парубков с отвислыми усами.

– А вы спросили Ельцина, захочет ли он ссориться с Кравчуком? – с яростью выкрикнул другой парубок.

Носков зябко поежился:

– Ну, вот видите, ребятки из УНСО** (УНСО – организация западно-украинских националистов – авт.) уже здесь. Но пока только тявкают. – И продолжал, отвечая на вопрос. – Мы направили наше требование господину Кравчуку. Естественно, обозначили срок, который истекает. Леонид Макарыч должен ответить буквально с минуты на минуту. Возможно, вы все будете свидетелями этого события.

– А если не ответит? – спросила итальянка.

– Тогда мы выведем людей на улицы. За нас 80 процентов населения. Это будет впечатляющая картина. Кроме того, уверен, что нас поддержит вся Восточная Украина.

– Но это есть шантаж, – заметил англичанин.

– Это политическая борьба за свои права в рамках правил, – ответил Цуканов.

Стоя в толпе, Яшин разглядывал Носкова. На вид ему было лет пятьдесят. Густая проседь, мелкие морщины по всему лицу, крупные зубы и металлическая коронка во рту, которая предательски блестела всякий раз, когда он начинал говорить. А в целом Носков был довольно привлекательным мужчиной. Его не портил даже вызывавший определенные ассоциации зачес волос справа налево.

Из штаб-квартиры “Кундуза” спустился парень в камуфляже и с торжествующим видом вручил Носкову какую-то бумагу.

– Факс из Киева, Олег Степанович,

Носков неожиданно звонким голосом прочел телеграмму из Киева, в которой говорилось, что Верховная Рада не будет препятствовать проведению президентских выборов в Крыму, но возможные негативные последствия этой акции возлагает на Партию независимости и лично на ее председателя Олега Носкова.

– Вы прекращаете голодовку? – спросила итальянка.

– Немедленно, – отозвался Носков. – Эта голодная перистальтика у меня уже вот где, – он провел по горлу ребром ладони.

– В таком случае вот вам, – итальянка протянула яблоко.

Носков ответил взглядом, в котором читались не только благодарность, но и чисто мужской интерес к красивой женщине.

Когда журналисты разошлись, Носков, Цуканов и Гусев бросились друг другу в объятия.

– Мы победили, – сказал Цуканов.

– Еще как! – Носков заливисто рассмеялся.

– Ну, что? Теперь надо выступить с заявлением, – сказал Цуканов.

Носков покачал в сомнении головой.

– Рановато. Верховный Совет должен сначала принять решение о проведении выборов, назначить дату.

Цуканов махнул рукой:

– Процедура-дура. Нельзя ждать, когда Кузьмин созреет. Он будет тянуть резину, советоваться то с Кравчуком, то с Ельциным. А если ты сейчас объявишь, он заторопится.

– Кузьмин не будет тянуть, – возразил Носков. – Какой смысл? Ведь он наверняка тоже будет выдвигаться.

Яшин подошел к Носкову, они познакомились, и через полчаса уже сидели в помещении общества афганцев втроем: Носков, Алла и Яшин.

– Публикация в российской газете – это хорошо, – сказал Носков. – Но вы ведь, Андрей Васильевич, вроде не журналист. Как, говорите, ваша профессия называется?

– Политтехнолог, – сказал Яшин. – Не извольте сомневаться. Все будет написано, как надо. Если будет рассказано, как надо.

– Расскажем, – тихо пообещал Носков, думая о чем-то своем.

– Рассказывать про свои подвиги мы страсть, как любим, – с мягкой иронией вставила Алла.

Она сидела рядом с Носковым на диване, и при этих словах взяла его за руку.