Сергей Майдуков - Живой товар

– Товарищ полковник! Я лучше настоящего похитителя найду.

Глаза Зинченко сделались стеклянными.

– Что значит «настоящего»? Я разве липового просил искать?

– Нет, товарищ полковник, но…

– Никаких «но», майор. Ускоряйся. На все про все у тебя три дня. Сегодня у нас что? Вторник? Вот в пятницу утром ты войдешь в мой кабинет с конкретным предложением.

Следовало отчеканить «слушаюсь», развернуться и промаршировать к выходу. Никонов прекрасно понимал это, но все равно заупрямился.

– За три дня не успеть, товарищ полковник. Дайте мне хотя бы неделю. И людей в помощь.

– Оперативная группа в твоем распоряжении, майор. О неделе даже не мечтай. В пятницу…

– В понедельник!

Это прозвучало довольно резко и категорично. Зинченко очень внимательно посмотрел на Никонова, но не осадил его, а обронил:

– В понедельник. Крайний срок. Не справишься – поедешь участковым в сельскую местность. Кур будешь искать, раз людей не можешь. Иди. Свободен.

До позднего вечера Никонов работал с делами и выслушивал оперативников, которым давал задания. Ни проверка уличных камер, ни опросы водителей автобусов и такси ничего не дали. Из девяти девушек семь пропали среди бела дня. Просто ушли из дому и не вернулись. Их подруги и друзья ничего полезного сообщить не смогли. Подозрения ни на кого не падали. Единственная зацепка состояла в том, что три случая были каким-то образом связаны с одной и той же территорией.

Это была довольно тихая и пустынная улица Челюскинцев, протянувшаяся вдоль небольшой городской речушки, закованной в гранит и бетон. Тамара Гурская должна была появиться там на встрече с подругами. Елена Дягилева вышла на этой улице из такси, после чего ее больше никто не видел. Дана Рощина снимала на Челюскинцев квартиру.

Никонов около часа изучал различные карты района, как настоящие, печатные, так и виртуальные, интернетовские. Поговорил он также с участковым, который обслуживал район. Никаких сомнительных заведений типа кавказских ресторанов или казино там не было. С наркопритонами и цыганскими баронами участковый тоже не сталкивался. На улице Челюскинцев и в прилегающих кварталах располагались две стоматологические клиники, семейное кафе «Шоколадница», студенческое кафе «Интер», закрытое и заброшенное по причине банкротства в девяностые, детсад, баскетбольная площадка, два общежития для иностранных студентов, дюжина продуктовых магазинчиков, несколько парикмахерских и все в таком же духе. Набережная была открытая, без зеленых массивов, а лишь с редкими ивами у реки. Желающих купаться не наблюдалось по причине катастрофического загрязнения вод текстильной фабрикой, находящейся выше по течению. Рыбаки попадались, но все это были фанатики, не видевшие дальше собственного носа, нацеленного на поплавок.

Для очистки совести Никонов самолично съездил на улицу Челюскинцев и побродил там, пытаясь обнаружить хоть что-то подозрительное. Напрасная затея. Место выглядело совершенно безобидно. Даже шумная молодежь на глаза не попадалась: иностранные студенты, азиаты и темнокожие, вели себя тихо, ходили по улице чинно, пиво не пили, покой не нарушали.

И все же, и все же…

Покидая улицу Челюскинцев, Никонов в глубине души знал, что однажды сюда вернется. И очень скоро.

Надеюсь, читатель не забыл Олю Саввич и загадку ее исчезновения. Она была жива и очень, очень несчастна. Не только потому, что переживала за родителей, которым ничего не могла сообщить о своей судьбе. И не по причине провала экзаменационной сессии в институте, которую пропустила. Она боялась за себя. Ее страшило то, что с ней уже сделали, и то, что ожидает ее впереди. Страх был так велик, что девушку даже не приходилось бить, чтобы заставить ее повиноваться. Она и так делала все, что от нее требовалось.

Ее вместе с другими девчонками держали в комнате площадью примерно три метра на пять. Потолок был высокий, с голой лампой на витом шнуре, испачканном побелкой. Окно было закрыто, забрано решеткой и закрашено белой краской почти доверху, так что дневной свет проникал внутрь лишь сверху да сквозь дырочки, процарапанные в краске. Прижавшись лбом к стеклу, можно было увидеть кусочки внешнего мира с зеленым газоном, тополями и редкими прохожими.

На допотопной деревянной оконной раме предусмотрительно были свинчены ручки. Лена как-то решила подговорить подруг разбить ночью стекло и попытаться выломать решетку, но их тюремщики откуда-то узнали об этом, увели Лену, а через несколько часов, когда ее вернули, она уже не помышляла о побеге, а только тряслась вся, смотрела в одну точку и отказывалась рассказывать о том, что с ней делали.

Кроме нее вместе с Олей в комнате находились Дана и Роксана. По сути, это была тюремная камера с минимумом удобств. Спать и сидеть полагалось на йоговских ковриках, расстеленных прямо на полу. Унитаз и раковину заменяли два пластиковых ведра, синее и красное, чтобы не спутать. Чистая вода находилась в большущем пластиковом баллоне, какие ставят в курортных отелях. Нажимаешь на рычажок и качаешь, сколько нужно. Пили девушки часто – дни в запертой комнате становились все жарче и жарче.

Из одежды им оставили только обувь и трусы. На прогулки и в душ не выводили. Кормили всухомятку – пиццами, гамбургерами, какой-то дешевой выпечкой. Горячего не давали. Ни кофе, ни сигарет. И мятная жвачка вместо зубной пасты.

Всякий раз, когда открывалась дверь, Оля невольно сжималась в комочек, надеясь сделаться совсем маленькой и незаметной. Но ее пока что ни разу не выводили. Вот Роксану выдергивали часто. Она говорила, что ее насилуют, но Оля не слышала особо жалобных ноток в ее голосе.

Роксана вообще была девушка с характером. Тяготы неволи переносила стойко, не ныла, не опускалась, всегда выглядела так, будто живет в обычном общежитии и в любой момент готова появиться на людях: причесанная, умытая, с ухоженными ногтями. Оставалось лишь позавидовать тому, как у нее это получается. Косметички у девушек отобрали, ножниц не давали, а щетка для волос была на всех одна.

Мобильники, естественно, тоже конфисковали, только один провод для зарядки оставили, как будто в насмешку. Его приспособили, чтобы сушить на нем постиранные тряпицы.

Лена – еще до того, как предложить план побега, – подговаривала подруг соблазнить тюремщика, чтобы незаметно стянуть у него телефон и позвонить родителям или в полицию. Она была самая симпатичная в их компании. Светловолосая, голубоглазая, с упрямым очертанием рта и подбородка. Училась в медицинском институте на втором курсе, а по вечерам подрабатывала сиделкой у пожилых людей. Это она определила, что чернокожие тюремщики являются выходцами именно из Нигерии, а не из какой-то другой африканской страны. У нее на курсе училось несколько нигерийцев, и один из них, Кен, как раз принимал участие в ее похищении. Лена пришла к общежитию, чтобы купить по дешевке шмотки, которые он якобы привез из Лондона. Сказав, что он не хочет огласки, нигериец завел ее за общежитие, а там прыснул в лицо какой-то гадостью. Очнулась она уже в этой камере, практически без всего. Ее фамилия была Дягилева. Раньше она была очень смелая и энергичная. Теперь совсем пала духом.