Фридрих Незнанский - Расчет пулей

Грязнов крепко сжал ему локоть, показывая этим, что соглашается со всеми доводами.

— А для тебя, Саша… — Меркулов погрустнел и сник. — Одно очень деликатное поручение. Надо встретить Марину.

Всего ожидал Александр Борисович, только не этого.

— Костя! — взмолился он. — Я не хочу быть черным вестником для этой бедной девочки. Пусть встретит кто-нибудь другой.

— Она уже знает обо всем, — сухо прервал его Меркулов. — Оттого и прилетает. Ее самолет приземляется через час. И, кроме того, другой достойной кандидатуры у меня просто нету. Ты же у нас самый большой знаток женской души.

— Костя, сейчас не надо об этом, — попросил Турецкий.

— Как раз надо, Саша, — серьезно ответил Меркулов. — Чтобы ободрить немного, уменьшить боль у девочки. Тут нужен не только ум, но и опыт.

Марине хотелось, чтобы самолет летел бесконечно и не приближался к Москве. Но объявили посадку. Запретили курить. Она нарочно не пристегнулась ремнями, но и тут обошлось благополучно. Выходили в наступившей духоте на белые раскаленные плиты, между которыми непостижимым образом пробивалась зеленая трава. Марина попыталась взглядом зацепиться за траву, чтобы сдержать поток отчаяния. Но он все нарастал, захлестывал. И когда ей показалось, что она никогда не дойдет до здания аэровокзала, где недавно ее провожал отец, в толпе встречающих показался человек, который больше других напомнил о недавнем счастливом времени. Турецкий махнул рукой. Марина ответила. Отчаяние не уменьшилось, но прибавилось каких-то внутренних сил. И Марина, протянув руки, дошла до первых поручней и ухватилась за них.

— Я нашел одного убийцу, — сказал Турецкий. — Скоро найду и второго. И они расплатятся за все. Ты мне поможешь?

Он сознавал, что безмерно преувеличивает. От фоторобота до поимки преступника дистанция огромная. Но ему важно было успокоить Марину.

— Что нужно делать? — еле слышно спросила она.

— Потом объясню. Это очень важно.

Ощущение своей полезности, необходимости помогло ей справиться с навалившимся горем. Всю дорогу она плакала, ожидая скорбной встречи с отцом. Но поняла, что выдержит.

Грязнов сдержал свое слово. А еще большим молодцом оказалась Лидия Петровна. Она мужественно перенесла поездку в ГУВД и ЭКУ — экспертно-криминалистическое управление. Ее сопровождала лечащий врач, но никаких экстренных мер не понадобилось. К вечеру сотрудники ЭКУ изготовили фоторобот одного из киллеров. Фоторобот был напечатан в типографии ГУВД и разослан во все отделения милиции города. Одним из первых его получил генерал-майор милиции Семен Николаевич Игнатов. И Борец, или, как его называли, Горбоносый получил второй раз за последние дни «приглашение» на Волхонку. Это значило, что в известном ему отделении милиции следовало взять важное сообщение.

И незамедлительно.

У Крепыша было нежное домашнее имя — Алик. Но так его никто не называл уже много лет. Он и сам начал забывать свое имя. Ни отец, ни мать так ни разу и не вспомнили о нем с тех пор, как он убежал из дому.

Сколько он помнил себя мальчишкой, отец все время собирал бутылки. И, набирая после выходных целый брезентовый мешок пивной тары, говорил с гордостью:

— Во! Урожай…

На стене в комнате, это отчетливо помнилось, висел портрет отца в военной форме. Но это, наверное, было так давно, что Крепыш даже представить не мог отца в таком виде. Отец в сильном подпитии часто разговаривал с портретом, как с живым человеком. А после этого принимался плакать или бить посуду.

Иногда, остервенев, гонялся за сыном. Маленький Алик, еще не бывший крепышом, даже лежал в больнице после побоев, и бедняцкие ступинские палаты казались раем после постоянного семейного кошмара. Кормили в больнице плохо, он все время испытывал чувство голода и таскал хлеб у болящих старух.

И все же, когда пришла пора возвращаться домой, Алика охватил такой ужас, что он забился под кровать и долго не отзывался на голоса искавших его людей.

За время, пока он пролежал в больнице, мать тоже приохотилась к бутылке. И если раньше она его защищала от отцовских побоев, то теперь в ответ на крики сына только полнее наливала себе стакан, чтобы отцу не досталось.

— Где водка? — отбросив плачущего сына, орал тот.

Иногда в минуты просветления он обнимал Алика и приговаривал:

— Последыш мой! Кровиночка…

Старшего брата Алик никогда не видел. Тот сел в тюрягу надолго и неизвестно за что. По крайней мере, Алику не говорили. Но слово «последыш» всегда напоминало ему о старшем брате.

Отцовские ласки Алик ненавидел даже сильнее, чем побои. Потому что они приносили ему еще больше страданий и обид.

Однажды, когда мать с отцом не поделили водку, досталось Алику. Сын прятался от отца на кухне, в сарае, на чердаке. Но отец везде находил и догонял его. Размазывая по лицу слезы и кровь, Алик помчался через дорогу. Юркнул в кювет перед фарами мчавшейся машины. Он слышал только визг тормозов и крики. А отец, протянувший было руку за сыном, был сбит легковушкой и рухнул в тот же кювет.

Забыв про побои, Алик подполз к нему. Но отец, очухавшись, первым делом стал выкручивать ему руки. А может быть, просто бессознательно искал опору. Алика охватил тогда такой страх, что, вырвавшись, он убежал и больше не возвращался домой. Переночевал на станции возле баков, где разогревали асфальт. Утром, чумазый, с запекшимися царапинами, сел в электричку. В пустом вагоне ехать боялся и пошел в голову поезда, где наткнулся на компашку таких же беспризорников. Там ему дали хлеба, и в Москву он приехал уже не один, а в стае брошенных волчат, которые лютовали везде, где можно поживиться.

Он поселился в каком-то подвале, где пахло псиной и мокрыми тряпками. Ошеломленный, раздавленный, но в то же время полный необычных впечатлений и надежд. Кто хотел, мог его ударить, отнять какую-нибудь вещь или еду. Он все сносил покорно. Через неделю с него сняли башмаки. Потом постепенно отобрали штаны, курточку, рубаху.

Он плакал и просил отдать одежду обратно. Ответом был смех. И он перестал плакать.

До октября ходил по Москве босиком. Как-то в холодину его, почерневшего и голодного, окружила толпа сострадательных теток, которые ахали, охали, выспрашивали адрес, чтобы вернуть домой, призывали милицию, но ни одна не догадалась купить тапочки. Так и держали дотемна босиком на морозе, пока он чуть не околел от ихнего сочувствия. Из последних сил прыгнул, расталкивая чужие растопыренные пальцы, и был таков.

А с обувкой решилось просто. И вскорости. Притащился к ним парень старше Алика и худющий, как скелет. Он тяжело дышал, кашлял кровью, и Алик, сузив глаза, ударил его кирпичом. Отнял башмаки. Постепенно добыл и другую одежду для зимы. И больше никогда не плакал.