Александр Андрюхин - Семя титана

— Успокойтесь, Евгений Зиновьевич. Я всего лишь хочу вам задать несколько вопросов, — мягко произнес следователь.

— Ничего себе, вопросов! — дернулся мужчина. — А отпечатки пальцев зачем снимали?

— Так положено. Кстати, откуда вам известно, что покойника именно вздернули? — сощурился Батурин.

Евгений Зиновьевич вытаращил глаза и замолчал. Несколько секунд он пребывал в замешательстве, после чего зрачки его беспокойно забегали.

— Я и не знал, что его вздернули, — пробормотал он растерянно. Ей-богу, сказал первое, что пришло в голову. Не верите? Понимаю. В это трудно поверить. Но я не виновен! Что мне сделать, чтобы вы поверили?

— А откуда вы знаете, что его повесили?

— Мне Римма сказала на кладбище, — ответил мужчина. — А она узнала от вас. Не верите? Спросите у нее.

— А почему вы ушли с кладбища?

Мужчина тяжело вздохнул и уставился в пол. Помолчав минуту, он поднял жалобный взгляд на следователя и простонал плачущим голосом:

— Да не убивал я Натана. Поймите! Все равно бы он дал ей развод. Он трус. Ему достаточно было пригрозить. А убивать решительно излишне…

— Вы не ответили на вопрос, — жестко перебил Батурин. — Почему вы ушли с кладбища? Я наблюдал, как вы беседовали с Риммой Герасимовной. Она вас в чем-то обвиняла…

— В том же, в чем и вы! — шумно засопел мужчина. — Она тоже думает, что я удавил этого придурка. А на кой черт он мне нужен?

— Почему она так думает?

— Потому что из-за этого козла — извините! — покойника мы восемь лет не можем воссоединиться с Риммой. Он к ней присосался, как клещ: и сам не живет, и ей не дает. А два месяца назад, когда он расстался со своей очередной юнкоршей, заявил, что развода не даст. У нас был договор, что как только его дочь выйдет замуж, так он в тот же день отпустит супругу ко мне. С детьми — ни за что, а без детей — пожалуйста! Встречайтесь сколько хотите и где хотите. Но вместе жить — хрен! Он якобы боялся, что его дочь изнасилует отчим. Дерьмо! Ничего он не боялся! Ну, мы ладно! Приняли эти условия. Но вдруг в мае заявляет — никакого развода! И предлагает Римме все начать сначала. Бросил пить, начал вовремя приходить с работы, ремонт затеял, дачу вспахал, всю сантехнику в доме починил. Но так уже было десять раз! А Римма, как дура, уши развесила…

— Ничего не понимаю, — затряс головой следователь. — Давайте по порядку, Евгений Зиновьевич. Когда и где вы познакомились с Риммой Герасимовной?

— Мы работаем с ней в одной конторе уже пятнадцать лет! — обиженно выпятил губы мужчина. — Из них десять лет любим друг друга без памяти. Восемь лет назад, мы решили расстаться со своими прежними семьями и соединиться. У неё было двое детей: мальчик двенадцати лет и девочка девяти. У меня только девочка тринадцати лет. Но с моей стороны никаких препятствий не было. Моя жена меня поняла и с богом отпустила. Я честно развелся, а Римме её муж воспрепятствовал. И вот восемь лет мы живем как в аду. Я продолжаю жить в одной квартире со своей женой и дочерью, а Римма со своим литератором, который не дает развода якобы из боязни за детей.

— А на самом деле?

— А на самом деле ему за её спиной жилось очень прекрасно и сытно. Римма хорошо зарабатывает, она прекрасная хозяйка, честная — если даст слово, то будет держать его до конца. Вот её мерзавец этим и пользовался.

Глаза допрашиваемого зло блеснули, но тут же снова уныло угасли. Он сокрушенно вздохнул и пояснил:

— Мы думали, все! Нашим страданиям пришел конец. Сын её женился, дочка весной закончила школу. В этом году она поступит в институт и переберется в общежитие. Сама, между прочим, изъявила желание жить в общежитии, чтобы не видеть ублюдка папеньку. А папенька всем нам заявляет, что никакой суд без его согласия не посмеет их развести. Тем более что он болен.

— Болен, вы сказали?

— Да. У него злокачественная опухоль. Как назло! Два года назад я снял квартиру и мы наконец сошлись. Но не прожили и двух недель, как выяснилось, что у мужа рак печени. Ну она, как женщина долга, вернулась домой ухаживать за ним. А мне ничего не оставалось, как с позором вернуться домой.

— И тогда вы решили расправиться с ним! — сочувственно произнес следователь.

Глаза допрашиваемого сверкнули обиженно.

— Что вы такое говорите! Я в жизни мухи не обидел.

— Почему же Римма Герасимовна думает, что убили вы? Ведь она вас знает. Вы с ней знакомы пятнадцать лет.

— Понимаете, — снова вспотел мужчина, — я иногда срывался. Ведь сами подумайте, какие нужно иметь нервы, чтобы восемь лет болтаться вот так и зависеть от какого-то ничтожества. Ведь он как мужчина — полнейший слизняк. Конечно, я грозил его убить. Но это просто слова. Эмоции, выплеснутые в состоянии аффекта.

— Может, вы в состоянии аффекта его и повесили?

— Ну что вы! Одно дело грозить, а другое осуществить на практике. Скажу вам как психолог психологу: обычно кто способен на второе, предпочитает действовать, а не прибегать к угрозам.

С этим Анатолий Семенович был согласен на сто процентов, однако сдвинул брови и строго спросил:

— Где вы были тринадцатого июля с половины восьмого утра до половины девятого?

— Дома был. Ровно в половине восьмого я ещё лежал в собственной постели. Это может подтвердить моя жена. Она была со мной в той же постели.

Левая бровь полковника удивленно приподнялась.

— Та самая жена, с которой вы развелись восемь лет назад? — уточнил он, вглядываясь в собеседника.

— Она самая, — развел руками Евгений Зиновьевич. — Понимаю, что не очень благородно любить одну, а спать с другой. Но что делать? Так сложились обстоятельства.

— Да? — задумался следователь. — А ваша Римма Герасимовна тоже спала с мужем в одной постели?

Евгений Зиновьевич нахмурился. Ироничный тон следователя пришелся ему не по нраву.

— Она — нет! — ответил он, спрятав глаза. — Это я гарантирую. Она женщина слова. Если она обещала быть мне верной, значит, так оно и было.

— Но, насколько мне известно, она устраивала какие-то скандалы у него на работе по поводу молодых поэтесс.

— Нет! — покачал головой Евгений Зиновьевич. — Это не сцена ревности. Тут совсем другие дела. Тут посерьезнее, чем ревность.

— Какие дела? — насторожился Батурин.

— А вот про это спрашивайте у Риммы Герасимовны, — сверкнул глазами мужчина. — Я об этом говорить не имею права…

На другой день звонил Воронович. Юлька трижды поднимала трубку и трижды сурово отвечала, что посторонние девицы тут не проживают. На четвертом звонке она заткнула уши и посоветовала подруге разбираться самой. Ингино сердце тут же отбыло в желудок.

— Да, — пролепетала гел умирающим лебедем.

— Прости меня, я мерзавец, — услышала она до боли родной голос с астматическим придыханием. — Я самый что ни на есть последний подлец. Сейчас я подъеду и давай поговорим серьезно…