Гэвин Лайл - Венера с пистолетом

– В самом деле, он даже не сможет узнать ее после чистки, – добавила Элизабет.

– Полагаю, мы должны дать откупного правительству Венгрии, если ее покупаем? – заметил я.

Карлос жестко отрезал:

– Капитан Паркер вряд ли с вами согласится.

– Тогда капитану Паркеру нужно проветрить свои мозги. Он что, забыл, что Венгрия стала Социалистическим Народным раем? «Было ваше, стало наше», «один за всех, все на одного», правильно? Я имею в виду – никакой частной собственности, никто не должен выделяться. Как бы там ни было, я все-таки кое-что знаю о получении картин из-за границы. Не такого размера, приятель, и не через «железный занавес». Те двое, я кивнул в сторону незнакомцев, – должны остаться на Западе и выкинуть меня из бизнеса. Они просто волшебники, если сделали это. Потом, вы сказали, что ее почистили профессионально. Пусть я немного знаю о Венгрии, но не думаю, чтобы там было много экспертов по реставрации. И все они должны быть известны, все должны работать в государственных музеях или учреждениях. Ни один из них не станет рисковать и делать такую работу подпольно. Это собственность правительства Венгрии.

Элизабет покусывала губу. Я заметил такую же манеру у Анри, у каждого второго эксперта, с которым работал. Она не хотела ошибиться. Эксперт, который открывает великую картину, разделяет чувства художника, будто он ее нарисовал.

В конце концов Элизабет сказала:

– Я полагаю, в его словах есть смысл.

Донна Маргарита решительно спросила:

– Как это влияет на законную сторону вопроса?

– Не знаю… Я полагаю, они могут продать ее, а затем заявить, что ее украли, а потом потребовать ее обратно через суд. Уверена, что сейчас она у них зарегистрирована.

– Они не смогут утверждать, что она украдена, если не сделают соответствующего заявления, – сказал Карлос. – Может, им просто нужно немножко иностранной валюты?

– Вполне возможно. Но эта сторона вопроса не мой бизнес.

Я немного отвлекся от разговора, подошел поближе к картине и стал приглядываться к оружию. Это был причудливый пистолет: почти два фута длиной, практически без излома единой линии между стволом и рукояткой. Курок был длинный, скругленный, с большим наклоном назад (ее пальцы не касались его), а затвор выглядел как причудливое колесо с кольцевой пружиной и другими интересными идеями.

– Итак, сеньорита, – спросила донна Маргарита, – теперь вы можете определить цену?

При упоминании о деньгах я обернулся.

– А как насчет наших товарищей, которые уничтожают сливовицу?

– Они не говорят по-английски, – заверил Карлос.

– Они выглядят так, будто не говорят совсем, но если они агенты правительства, то могут оказаться чертовски неплохими шпионами. Я наблюдал за их реакцией. И ничего не заметил на их лицах, они даже не моргнули глазом, а ведь сохранять спокойствие – часть подобной работы.

Донна Маргарита нетерпеливо взглянула на меня:

– Мы уверены, что они не понимают. А теперь, синьорина…

– Это одна из последних работ Джорджоне, – медленно заговорила Элизабет. – Я бы сказала, что он написал ее как раз перед дрезденской Венерой, в конце своей жизни.

– Когда это было? – спросил я.

– 1510 год.

Теперь и Карлос посмотрел на меня с негодованием. Элизабет продолжала:

– Она почти также хороша, как дрезденская Венера… Я предполагаю, что на Лондонском аукционе за нее дадут, – она набрала полную грудь воздуха, – самое малое три миллиона долларов. Вполне возможно, что и больше. Трудно сказать. Она всплеснула руками, – Это же находка века! Бог знает, кто будет набивать цену. Вашингтон, Кливленд, Лувр – да они будут глотки друг другу рвать за эту картину.

Донна Маргарита по-кошачьи ухмыльнулась.

– Но получит ее Манагуа. Вы говорите, три миллиона?

– С нас столько и хотят, – сказал Карлос.

– Тогда берите – и быстро.

– Вы мне дадите сертификат на нее, чтобы я мог связаться с Манагуа?

Элизабет задумалась.

– Я должна ее протестировать. И хотела бы пожить с ней денек. Просто посмотреть на нее. Но вы можете уведомить Манагуа, что мы нашли нечто грандиозное.

– Если вы когда-нибудь решите разобрать эту картину, то я купил бы за пять тысяч фунтов стерлингов ее пистолет.

После этих слов все посмотрели на меня, как на сумасшедшего, но я смело продолжил свою мысль:

– Бьюсь об заклад, я бы получил за него вдвое больше в Лондоне. Это часть истории оружия.

– А что в нем такого особенного? – холодно спросила Элизабет.

– Это первый затвор колесного типа, видите? Первый пистолет, где запал идет от дульного пламени. Вы наматываете цепь, тянете пружину, и когда начнете давить на курок, он…

– Ну и что из этого? – рявкнул Карлос.

– Ну, эта картина доказывает, что колесный затвор изобрели до 1517 года, а не позже, как считают все эксперты.

С минуту царило глубокое молчание, а потом я подумал, что Элизабет сейчас сядет и разрыдается. Вместо этого она просто села, прошептав:

– О, Господи, а он умер в 1510. О, Господи.

– Вы в этом уверены, приятель? – спросил Карлос.

– Я никогда не слышал о колесном затворе, сделанном раньше 1520 года, а согласно теории их изобрели в Нюрнберге в 1517. Ну, в принципе, все мы можем ошибаться. Может наш старый приятель Джордж привык летать в Германию на дешевых туристических рейсах.

– А, черт, заткнитесь, – прорычал Карлос.

Установилась долгая мрачная тишина. А я вернулся и продолжил изучение картины, и не только пистолета. И все-таки эта была самая прекрасная вещь, которую я когда либо видел. Женщина не была молодой, свежей, рассветной, райской небожительницей, ну такой, как любил писать Ботичелли. Эта была зрелая женщина в расцвете лет. Не надежда – достижение. Сам Господь наверно думал, что женщина должна быть именно такой.

Потом Карлос произнес, с легкой надеждой:

– Мог ли кто-нибудь закончить эту картину после смерти Джорджоне, например, вложить в ее руки пистолет?

Элизабет ответила тусклым, монотонным голосом, как будто читала одну из книг отца:

– Тициан и Себастьяно немного прикасались к Джорджоне. Тициан, вероятно, закончил дрезденскую Венеру. Но эта более ранняя, и потом, он очень любил оружие и всегда рисовал на своих картинах шпаги, копья, и этот пистолет мог нарисовать только он. Будь это его картина. Мне очень жаль.

– Тогда, по крайней мере, понятно, почему они продают ее тайно, – бодро заметил я, – я имею в виду, если поместить ее на аукцион Сотби или Кристи, какой-нибудь эксперт по оружию тут же развеет миф о причастности кисти Джорджоне. Поэтому лучше продать ее какому-нибудь простофиле.

– Синьорина, разве нет анализов, которые помогли бы разобраться? – спросила донна Маргарита.

– Я могу получить только доказательства возраста картины, но я совершенно уверена, что это шестнадцатый век. Современный копировщик не сделал бы подобной ошибки с пистолетом. Остальные анализы могут только показать, возможны или нет те или иные вещи, события, факты в отношении художника и картины. Этот пистолет и есть прекрасное свидетельство, лучше, чем любой другой тест.