Федор Московцев - Темные изумрудные волны

«Да, — решила она, — в этом платье я пойду к нему».

Первая покупка за последние десять месяцев. Всё это время Катя существовала будто в другом измерении, в каком-то параллельном мире. Её реальностью были её стихи, а также короткие прозаические наброски. Сюжетом были её переживания, а также вневременные вымышленные истории. Ей не приходило на ум ничего интересного из собственной жизни, о чём можно было бы поведать читателю, приходилось обращаться к вымыслу. Вот если б пообщаться с носителем реальных историй!

Катя посмотрела немного правее своего отражения, как тогда, на море, когда она крутилась перед зеркалом с одной лишь целью — чтобы подошёл Андрей, обнял за плечи, поцеловал.

«Скорей!»

Она сняла платье, надела жёлтое кимоно, уложила покупки в чемодан.

Приехав в Волгоград, она сразу же пойдёт к нему, не будет выспрашивать подружек о том, что было, и чего не было. Может быть потом, наутро, и спросит…

А сможет ли простить — если подружки что-нибудь расскажут? Наверное, сможет — это ведь будет потом, наутро…

В том, что будет именно так — вечер, ночь, и утро после этого, она не сомневалась. Томимая желанием, она думала о том, какой аксессуар подойдёт к новому платью.

Молодость, цветущая красота, острый ум — в этом она черпала свою уверенность. Осознавая свою власть, размышляла, сколько дней понадобится Андрею на то, чтобы собраться и уехать с ней в Москву. Он может заупрямиться, во что бы то ни стало надо переломить его — свой день рождения Катя хотела отпраздновать в этой московской квартире.

«А если он натворил такое, что я не смогу ему простить? — промелькнула тревожная мысль. — Нет же, после таких писем он просто неспособен…»

Будет так, как она запланировала — его слова, сказанные вслух, написанные в письмах, вошли в её плоть и кровь — поэтому, разве может быть иначе.

Пусть в обществе культивируется индивидуализм и эгоизм, пусть во всём мире любовь разрушена, и её заменил бездушный секс с кем попало. Они не подчинятся, и будут держать оборону. В их мире будут править верность и любовь. Большая, как небо, любовь.

Собрав вещи, Катя села за письменный стол. Нужно дописать рассказ, начатый два дня назад. Это очередная вымышленная история. Она допишет, и хватит с этим, — ведь начинается реальная жизнь, теперь будут только реальные истории.

«Город Сан-Бенедетто подобен был больному, который тщетно старается лечь поудобнее и мечется в постели, надеясь заглушить боль. Несколько раз менял он власть в республике, передавая её от консулов к собраниям горожан, так что из рук дворянства власть попала к менялам, суконщикам, аптекарям, скорнякам, торговцам шелков и прочим представителям старших цехов. Но так как эти именитые горожане показали себя слабыми и корыстными правителями, народ избавился и от них, а власть вручил мелким ремесленникам. В год тысяча триста пятьдесят второй по достославном воплощения сына божья в синьорию входило четырнадцать городских советников, избранных из числа шапочников, мясников, слесарей, сапожников, и каменщиков, которые составили большой совет, названный Советом Преобразователей. Это были суровые плебеи, истые отпрыски святого Бенедикта, которого они любили грозной сыновней любовью. Однако народ, поставивший их во главе республики, сохранил и двенадцать старейшин, по преимуществу банкиров и богатых купцов, подчинив их Совету Преобразователей. По наущению императора, старейшины вступили в заговор с дворянством, чтобы продать город папе. Душою заговора был германский цезарь; он обещал прислать на помощь своих ландскнехтов, чтобы обеспечить успех.

Однако «преобразователи», составлявшие синьорию, крепко держали в руках кормило власти и бдительно охраняли безопасность республики. Эти ремесленники, правители свободного народа, отказали в хлебе, воде, соли, и огне императору, проникшему в пределы их города; дрожа и стеная, убрался он прочь, заговорщиков же они приговорили к смертной казни. Поставленные оберегать город, который был основан святым Бенедиктом, они уподобились в строгости первым консулам. Но их Сан-Бенедетто, облаченный в золото и шелка, ускользал у них из рук, как похотливая и вероломная куртизанка.

Однажды одному купцу вздумалось поджечь дом другого купца, врага по торговле. Враг сгорел. По стечению обстоятельств в соседнем доме проводил ночь чужестранец, прибывший из далёкого Гермоса. С этим городом не велось никаких торговых дел, жители его не посягали на независимость Сан-Бенедетто, но отношение к Гермосу было настороженным — ведь причин для хорошего отношения не было так же, как не было причин для плохого.

Чужестранец по имени Анта Девдрис был в самом цвете молодости и красоты, и, вращаясь в обществе дам, изучил искусство пленять и обольщать, которым и пользовался где только можно. В его стране обычаи были таковы, что, прикоснувшись к девушке, а тем более поцеловав, или же пробыв с ней наедине дольше, чем приличия того допускали, он должен был на ней жениться. В Сан-Бенедетто, куда он прибыл как путешественник, Анта наслаждался свободой местных нравов.

Узнав о том, что по соседству с подожженным домом проживает чужестранец, поджигатель-купец немедленно оповестил об этом стражу. Анта Девдрис был схвачен, и препровождён в высокое собрание, где и предстал перед членами Совета Преобразователей. Купец и его слуги показали, что видели обвиняемого в тот момент, когда он поджигал дом. Огонь разгорелся так сильно, что невозможно было потушить его, обвиняемый же убежал, и только на рассвете удалось выявить его местонахождение. Анта заявил, что невиновен, в доказательство этого назвал имя женщины, с которой провёл ночь. Её привели в суд, и она показала, что так оно и есть — молодой человек пришёл вечером, и пробыл с ней до того момента, пока его не забрали стражники. Тогда на девицу, имевшую весьма сомнительную репутацию, стали кричать, и, сломленная напором добропорядочных граждан, она стала путаться в своих показаниях, и, в конце концов, была вынуждена сказать, что сомневается, был ли обвиняемый у неё всю ночь, или же куда-то выходил, а потом вернулся.

Всё говорило в пользу купца, и, не в последнюю очередь, его репутация. Не одним богатством он снискал почёт и уважение всех, но ещё необыкновенным благочестием. Никогда купец не забывал вознести положенные правоверным на каждый день молитвы и даже пользовался случаем лишний раз сотворить богослужение. Ни один нищий не проходил мимо его лавки, не получив горестный вздох сочувствия. Он благочестиво помогал вдовам и сиротам оплакивать их нужду и печальную участь и молил бога не допустить несчастных умереть с голода около его дверей.

Это о бедных, необдуманно родившихся; другое — о состоявшемся суде.