Братья Швальнеры - Мюнхэ. История Сербии / история «Хостела»

Границы пересекались так часто, что я на время утратила ощущение привязанности к определённой территории, к какой-то конкретной земле. Открывая глаза в доме Кеттеля и сталкиваясь взором с колоннами, арыками, шелками, слыша запах отменного турецкого кофе и ощущая вкус инжира на губах и языке, я, оставаясь всё же сербкой и имея связи с этой землёй, словно бы помимо своей воли становилась частью Белградского пашалыка 1790-х годов. И не просто частью. Мне казалось даже, что дом Кеттеля – это мой дом, и где-то рядом мои родители, которые вот-вот должны вернуться с базара, а сама я – дочь богатого купца, который так любил всё восточное…

Да, страсть отца к Востоку имела место в нём. И дело даже не в его тяготении к мудрёным и малопонятным заимствованным словам – всё здесь, в этом доме, говорило мне о том, что всё же наша страна – часть Османской империи. Все это знают, но почему именно у него, Северина Йовановича, такая страсть к турецкому? Нет, нельзя сказать, чтобы он не был истинным правоверным христианином или не любил свою страну и свой народ. Просто его манит восточный колорит. Он часто говорит так:

– В исламе всё правильно, потому что правильно от начала до конца. Там жена по-настоящему боится и уважает мужа только за то, что тот отдаёт дому и семье практически всё, что имеет – кроме, пожалуй, души, которая принадлежит Аллаху. У нас же есть только слово. «Жена да убоится мужа своего». И всё. На деле это не уважение, а страх, причём не за то, что он – её муж, а за то, что он сильнее. Стоит ему дать слабину, как она уже принадлежит другому. Потом – третьему и так далее. А всё потому, что мы воспитываем дочерей не так, как надо. Они видят неуважение в семье родителей, непочтительное отношение друг к другу. Не за совесть, а за мгновенный страх, который пройдёт, стоит мужу состариться или потерять свою силу, хранят теперешние жёны тепло очага. Да и очаг этот – всего лишь тлеющие угольки. Да и хранят его так, что малейший ветерок вот-вот его погасит. Всё идёт от отсутствия веры. Никто толком ничего не понимает, а попы не удосуживаются объяснениями. Малопонятные длинные фразы твердят на своих службах денно и нощно, а, коль скоро понять их нельзя, то под конец устают…

Таких слов обычно не выдерживает мать.

– Прекрати, Северин. Вечно тебе надо возвести хулу на Бога.

– Вот тебе и пример! И ходить далеко не надо. Нет бы дослушать мужа до конца, ты обрываешь меня.

– Потому что ты говоришь ерунду.

– Как ты, женщина, существо малоумное от природы, способна понимать всю суть того, что я говорю?..

Я сижу в углу большой комнаты, обставленной в восточном стиле, и занимаюсь вышиванием – обычным своим делом. Такие разговоры между родителями – не редкость, и потому вызывают у меня улыбку.

– Ты хочешь сказать, что, если муж не уважает жену, жена всё равно должна уважать мужа? За что?

– Хотя бы за то, как она живёт! За то, что она не крестьянка и не просит подаяния! За то, что одета в шелка не хуже жён дахов!

– Ну, опять за старое…

В этот момент из гостиной слышен шум – пришли гости. Я уже знаю, кто это. Это старик Петро Йованович, дальний родственник отца, живущий на другом конце Белграда. Он приехал сюда недавно вместе с семьёй из Шумадии, из какой-то деревушки. Там турки совсем стали заедать местное население, вот он и переселился в пашалык. Он беден, ему вечно не хватает денег, и отец время от времени ссужает его. Отец богат, но не могу сказать, чтобы помощь родственнику была ему не в тягость – он несколько скуп, что не добавляет ему веса и уважения ни в глазах жены, ни в глазах дочери. Хоть и не оставляет родственника совсем без средств к существованию.

Последнее время Петро приходит к нам со своим сыном. Высокий и статно сложенный, с горящими глазами, похожими на угли в костре, этот юноша не мог не привлечь к себе моего внимания. Что я почувствовала к нему? Сложно сказать. Но то, что не осталась равнодушной – это уж точно. Пока отец с матерью беседуют со старым Петро (а беседы эти, посвящённые самым разным темам и сторонам человеческого существования, всё же Петро мудр в силу опыта и возраста, и потому всякий раз является для родителей интересным собеседником), мы часто ходим с юным Георгием по нашему саду, и тоже пытаемся в свойственной нам манере говорить о жизни. Слыша краем уха, о чём говорят старшие, после мы смеёмся над ними, такими устаревшими кажутся и их представления, и даже их язык. Нет, что ни говори, а молодость умнее старости, хоть и принято считать обратное.

– Как же вы видите себе будущее нашего государства?

Георгий категоричен в ответах:

– Вечно мы не будем под игом. Мы уже давали туркам отпор и не раз. Дадим его и снова – стоит только им посильнее сжать кулак, в котором, как они думают, нас держат. Сейчас они дают богатым сербам хорошо жить, но от этого плохо сербам бедным – а таковых большинство – и ещё кое-кому. И вот эти кто-то и будут движущей силой, которая вновь заставит сербов объединиться и взяться за оружие в борьбе против внешнего врага.

– И кто же это?

– Дахи.

– Богатые турки?

– Именно. Они хотят преимуществ, но паша и султан видят, что сербы не лыком шиты и чуть что схватятся за вилы. Спокойная жизнь им дороже, вот они и приравнивают в правах турок и сербов, хотя мы всего лишь часть империи турок. Но этим они злят последних. И те вот-вот начнут выказывать недовольство, закрыть глаза на которые султан тоже не сможет. Вот и окажется он меж двух огней, и выбор сделает явно не в пользу сербов – остальная империя ему ближе и дороже. Тут-то мы и поднимем голову. И вспомним битву на Косовом поле и века рабства. Не будет тогда народному гневу предела…

Когда он произносит эти фразы, лицо его словно бы загорается. Он розовеет, его сильные, не по годам крепкие кулаки сжимаются, желваки играют на лице. Мне становится не то чтобы страшно – я знаю, что меня он не обидит. Я испытываю то первозданное, животное чувство преклонения перед мужчиной, о котором всё время говорит мой отец и которое отказывается признавать моя мать. Я робею перед ним, но мне нравится эта робость, она меня манит, мне не хочется гасить этот огонь внутри себя, который от встречи к встрече разгорается всё сильнее.

И это замечает отец. Ему это не нравится.

– Скажи-ка, – говорит он мне, – что это между тобой и юным Георгием, сыном Петра?

– Ничего, – говорю я и непроизвольно прячу глаза. Зачем я это делаю, ведь между нами правда ничего не происходит. Так чего мне стесняться? Но это как-то само получается. Отец, понятное дело, начинает что-то подозревать.

– Так уж и ничего! Ты вот что – ты думать о нём забудь. Он тебе не пара. Во-первых, мы родня, хоть и дальняя, а всё же. Мало ли славных родов пресеклось подобным образом – когда отпрыски вступали в сношения между собой, не заботясь о потомстве, которое сплошь состояло из уродцев! Во-вторых, он беден. Я подыщу тебе достойную партию…