Федор Московцев - M&D

Поскрёбышев почесал правой рукой левую подмышечную область, затем левой рукой – правую. Потом гаркнул так, что дежурный в страхе оглянулся:

– Ну и хули вы тут чешетесь?!

– Товарищ подполковник… – робко начал стоящий у окна оперативник.

– Происшествие в Советском районе, – продолжил его товарищ, двухметровый верзила, поглаживавший автомат, как ребенок поглаживает плюшевого мишку, – из дурдома сбежал псих, это опасный рецидивист, проходил там курс лечения по суду. Угнана таксистская «Волга». Совершен налёт на АЗС по Университетскому проспекту. Есть данные, что он движется по Второй Продольной в сторону центра, то есть – прямо к нам. Преступник вооружен – у охранника АЗС похищен пистолет. Имеются пострадавшие: четверо медработников, один пациент, один таксист, один заправщик, двое охранников АЗС, кассир, два пешехода. По предварительным данным, пятеро скончались: санитар – ему пробили голову; таксист, получивший ножевое ранение; пациент, заживо сгоревший в «скорой помощи»; и охранник – также с ножевым ранением. И случайный прохожий – патлатый бомж, найден возле кардиоцентра с пробитой грудиной. Остальные в тяжелом состоянии…

Почесав за ухом, Поскрёбышев перебил его:

– Ты будешь мне тут до утра мартиролог зачитывать, или всё-таки доложишь, что конкретно вы предприняли?!

– Всё в порядке, товарищ подполковник, объявлен перехват, отрабатываются адреса, пять оперативных групп, плюс ребята с Советского, мы сейчас сами выдвигаемся, плюс…

– Мне звонили из ГУВД, из областного УВД, и даже из городской администрации, – нетерпеливо оборвал Поскребышев. – Они хотят конкретно знать, когда этот псих будет обезврежен.

– Сегодня. Нам только нужно знать, что с ним делать, когда мы его поймаем.

В помещение просочилось ещё четверо оперативников; все собравшиеся, включая дежурного, прервавшего телефонный разговор, напряженно смотрели на подполковника.

На этот раз Поскрёбышев не почесался, прежде чем ответить:

– А как ты думаешь, что делают с ублюдками, когда хотят их навечно обезвредить!

Все облегченно вздохнули, и, как по команде, бросились к выходу. Помещение опустело. Остались двое – подполковник и дежуривший сержант. Поскрёбышев подошёл к окну:

– Ну, падла, теперь тебе никакой профессор не поможет.

Дежурный, оторвавшись от журнала, одобрительно закивал.

Они сидели в машине напротив подъезда и слушали музыку. Спокойный, тихий, полупризрачный прохладный джаз, рассыпался по салону, шуршащие щеточки по неровной поверхности барабана, казалось, разносили щепотки звуков слушателям, а вкрадчивый голос что-то нашептывал – каждому отдельное послание. Постепенно, исподволь, поверх шипящего звука барабанов прорисовывались ненавязчивые духовые, подкатывавшиеся, словно волны. Будто где-то за стеной невидимое создание тихо плачет, и соленая влага медленно заполняет все вокруг. Слабозаметный вокал незаметно исчез, остались одни тихие клавишные.

Им обоим понравилась их импровизация. Не сказали сегодня ни слова друг другу, и вот, приехали туда, где должно было произойти неизбежное. К дому номер 6 по улице Ярославской.

Там, в «бункере», когда она подошла к нему и обвила руками его шею, он поцеловал её в губы. Она ответила. Они целовались долго, самозабвенно. Он тогда подумал, что будет молчать, ведь кто заговорит первый, тот уже проиграл. Так они оба молчали – и когда вышли из «бункера», и когда ехали сюда. Андрей ломал голову – почему она молчит, говорил он ей эту древнюю торгашескую мудрость – «кто первый начнет разговор, тот уже проиграл»; или Таня сама такая умная.

Наконец, он не выдержал:

– Послушай, не знаю почему, но я волнуюсь. Я не уверен, что мы поступаем правильно. Я спрашиваю себя: справедливо ли это?

– Всё хорошо, – торопливо перебила Таня.

Глядя вдаль, на реку, Андрей продолжил:

– Мы с тобой сколько знакомы – два месяца уже, и у меня всегда было такое ощущение, будто я что-то у тебя отбираю, что-то святое. Ведь любят только раз в жизни, как наши родители. Это не так просто – взять и полюбить. В нашей ситуации особенно сложно именно тебе. Недаром сказано: первый, кто откроет лицо невесты, становится ей близким.

– Меня это не волнует – совсем, ни в голове, ни в сердце.

Они посмотрели друг на друга с пониманием того, что это глубоко не так. И продолжили разговор. Он оттягивал развязку, наступление которой желал всё сильнее и сильнее, она его убеждала, хотя уже чувствовала, что просто подыгрывает. Говорили приглушённо, и от этого каждое слово приобретало особое значение.

– … Андрей, мой любимый Андрей! Ты не берёшь часть меня. Я так хочу, это мой выбор. Я буду любить тебя тихо-тихо – так, что никто не заметит.

Он окинул взглядом здание – от первого этажа до шестнадцатого. Половина кардиоцентра тут живёт. Если кто-то что-то пропустит, и не узнает о перемещениях своих соседей, то сможет справиться у консьержа и получить исчерпывающую информацию.

– «Тихо любить» говоришь… Но так не бывает. И это, твоя мама – я за тебя отвечаю перед ней.

Она словно ждала эти слова.

– У моей мамы какие-то сложности с тобой, а не со мной. За меня не волнуйся.

Андрей немного опешил от такой постановки вопроса.

– Но мне от этого не легче.

– Необязательно об этом всё время думать. Зачем впутывать в наши отношения кого-то третьего?!

– Опять же Таня – «тихая любовь». Когда мы выйдем из этого подъезда…

– Для начала туда нужно зайти, – нетерпеливо перебила она.

– …мы будем уже не те, что сейчас. В одном арабском стихотворении говорится, что мужчина – это молоко, а женщина – сахар. Когда они соединяются, молоко растворяет сахар. Нет уже прежних соединений, есть сладкое молоко.

Она сделала восхищенное лицо и ответила абсолютно серьёзно:

– Ты такой глубокий, такой начитанный.

Конец словесной игры уже был близок. Им надоело разговаривать.

– Хорошо, – сказал Андрей, повеселев, – будем смотреть на это с хорошей стороны. Ты, наверное, заметила, что я еле сдерживаюсь, глядя на тебя. Понимаешь, что тебе придётся выдержать?! Слышала когда-нибудь такое слово – «хардкор»?

Она потупила взгляд с прелестной стыдливостью:

– Я справлюсь.

Серо-зеленые её глаза, обладающие даром стольких превращений, то жестокие, то бесстыдные, то смеющиеся, – эти ясные глаза Андрей видел перед собой даже когда она на него не смотрела, и с отчетливостью будущего воспоминания знал, что взгляд её всегда будет следить за ним. Прежняя печаль посетила его; печаль была в воздухе, и прозрачные её волны проплывали над ним, над Таней, вдоль её ног и груди; и печаль выходила из Таниного рта невидимым дыханием. Зеленый цвет представился вдруг ему выражением какой-то постигнутой тайны – и постижение было светлым и внезапным и точно застыло, не успев высказать всё до конца; точно это усилие чьего-то духа вдруг остановилось и умерло – и вместо него возник зеленый фон. Потом он вдруг превратился в серо-зеленый, как будто усилие ещё не кончилось и зеленый цвет, посерев, нашёл в себе неожиданный, матово-грустный оттенок, странно соответствующий чувству Андрея и имеющий отношение именно к этим двум девушкам – Кате и Тане. Их постигла одна и та же судьба, одно и то же наказание – он. Как говорила Катя – «самый несерьёзный человек на свете». На мгновение показалось, вот-вот он соединит этот сегодняшний день, слова сегодняшней девушки, целовавшей его, с тем ушедшим временем, вдруг поймёт тайный ход своей жизни и увидит то, что не дано увидеть – глубину своего собственного сердца, ту, где решается судьба.