Бен Ричардс - Серебряная река

– Думаешь, Тревор не переживает? Он сделал это не ради какой-то своей выгоды. И ты ему поначалу понравился.

– Ты рассказал ему, что произошло? Как я выбрался оттуда? Про уборщика?

Джордж кивнул.

– Ну и что?

– Он рассмеялся. Тревор долго смеялся. Вот и все.

– Не думаю, что Орландо все это показалось очень смешным, – возразил Ник, понимая, что это лишь неловкая попытка защититься.

– Тревор смеялся вовсе не над Орландо, – сказал Джордж.

Ник остановился у дома и открыл входную дверь. Было прохладно и слегка попахивало плесенью: что-то испортилось в холодильнике. Он оставил входную дверь открытой, чтобы проветрить дом. Затем принес из машины свою сумку и коробку с продуктами; там было два блока сигарет, немного вина и бутылка виски. Ник зажег сигарету, налил в стакан виски и вышел на крыльцо, отмахиваясь от кружившей над головой мошкары. В соседнем саду девушка делала стойку на руках и «колесо», как его сестра в детстве.

Ник подумал об Орландо, которого они с Розой навестили в больнице в начале недели. Орландо отмел его выражения признательности; он выглядел спокойным и счастливым. Затем приехал сын Орландо, и Ник с удивлением отметил, что это серьезный и почти напыщенный молодой человек, в маленьких круглых очках, со лбом как у отца и с ноутбуком в дорожной сумке. Вместе с ним была рыжеволосая девушка, которая довольно нервно без умолку болтала, неодобрительно наблюдая за тем, как Орландо с жадностью поглощал булочку с бифштексом, принесенную ему на обед.

– Я буду приносить вам настоящую еду, – заявила она, и сын Орландо впервые рассмеялся, глядя на упавшего духом отца.

Когда они уходили из больницы, Ник сказал сыну Орландо что-то насчет того, что для него сделал его отец и как он ему благодарен. Молодой человек повернулся к Нику и ответил почти страстно, как будто кто-то утверждал обратное:

– У меня просто замечательный отец! Он всегда таким был!

Ник смотрел вслед сыну Орландо и его девушке, шедшим по коридору. Перед тем как исчезнуть во вращающихся дверях, девушка просунула свою ладонь в его и стала игриво раскачивать руку, как бы приводя юношу в хорошее настроение.

Ник загасил сигарету о ступеньку. Девушку, крутившую в саду «колесо», позвали пить чай, и она побежала домой; ее смех звенел в наполненном мошкарой воздухе, а вокруг ее ног кружилась и добродушно тявкала маленькая собачонка. Ник встал, потянулся и побрел в гостиную, где вынул из сумки ноутбук и поставил его на большой обеденный стол. С чего лучше начать? Ник вспомнил стоящую перед ним Джоан Салливан, миссис Клеменс, кутающаюся в кофту, Кинча с его холодной неприязнью. Перед его мысленным взором предстали смеющийся НВ и лицо Орландо, покрытое синяками. Ник вернулся в воспоминаниях к дням детства – вот они с Джорджем Ламиди круг за кругом катаются на роликах, вперед лицом и вперед спиной, иногда сталкиваясь, падая на землю и пытаясь подняться, чтобы лететь дальше. Он вздохнул, подумав о том, как они изменились и сколько времени прошло с той поры, когда он стоял, уперев руки в бока, и смотрел на валявшегося на спине и смеявшегося четырнадцатилетнего Джорджа.

Ник встал и снова наполнил стакан. Он посмотрел на телефон и вдруг, схватив его, стал звонить в свою квартиру в Лондоне. Щелкнул автоответчик, и он услышал отрывистый голос Кейтлин: «Нас нет дома. Оставьте сообщение». Когда пискнул гудок. Ник заколебался, а потом пробормотал: «Это я. Пожалуйста, позвони мне». Он положил трубку на место и снова уставился на чистый экран компьютера. Всегда существовал некоторый разрыв между тем, что он знал, и тем, что требовалось для статьи, между правдой и ее представлением. И еще оставались вещи, которые были ему неизвестны, связи, которые он не проследил, полуправда и белые пятна. «Думай о том, для кого ты пишешь», – прозвучал у него в голове голос их главного редактора.

И Ник написал: «Это рассказ о клубах, наркотиках и убийстве». Сделал паузу и некоторое время разглядывал текст. Затем продолжил: «Это также рассказ о предательстве». Он остановился, снова потер руки, зажег сигарету и начал работать.

Я помню одну песню о реке. Думаю, что это стихотворение, положенное на музыку. Там говорится, как кто-то бродит по берегу и думает о том, что река спускается с гор чистой и поющей, а затем, стиснутая берегами, становится мутной и замкнутой. В конце концов река исчезает из виду, как мечты поэта. И только когда ее воды становятся солеными при впадении в море, она начинает чувствовать, как к ней возвращается свобода. Я думаю, что религиозный символизм довольно очевиден, но стихотворение мне все равно нравится.

Я лежу на больничной койке уже несколько недель. Многие приходят навестить меня – земляк-сослуживец принес бутылку виски и рассказал, что судья сломал ему нос во время последнего футбольного турнира; Панчо постоянно приносит запасные пижамы и сэндвичи вместо больничной еды. Я открываю их, смотрю на кусочки зеленых и красных овощей в маргарине и прошу сестру раздать сэндвичи в палате. Журналист Ник тоже приходит навестить меня вместе с маленькой дочерью. Она нарисовала мне фломастерами свою кошку. «Моя бабушка тоже в больнице», – грустно сообщает малышка. Однажды Ник столкнулся здесь с моим сыном, и странно было видеть вместе этих молодых людей, несколько настороженно относящихся друг к другу, – специалиста по компьютерам и журналиста. Никто не выбирает себе эпоху, в которой живет; никто не может изменить обстоятельства своего рождения, но я рад, что увидел иные времена, хотя жаль, что моя молодость прошла.

Полученные мной удары обострили некоторые прежние раны, поэтому мне придется провести здесь некоторое время, против чего я, честно говоря, не возражаю. Думаю, что пора кое-что изменить в жизни и расстаться со шваброй навсегда.

В теплые дни я дремлю перед телевизором, и беспорядки в Индонезии перемешиваются с моими фантазиями. Ya viene Jakarta [98], – писали контрреволюционеры двадцать пять лет назад на стенах домов Сантьяго, словно в жестокую насмешку над надвигающимися пытками. Теперь в столице Индонезии черный дым вздымается над мерцающими зданиями, поднявшимися над телами погибших коммунистов, и студенты вставляют цветы в стволы ружей, как они это делали в другую эпоху, в те времена, когда я был молод, черноволос и полон надежд.

Я вижу в своих снах, как теплые воздушные потоки занесли в мою комнату стрекозу; она парит надо мной, зависнув на своих шелестящих крылышках. И вижу Сильвию; мы с ней на пляже в Пунта-дель-Дьябло ищем ее первую любовь – ее двоюродного брата, унесенного в море приливом. Сильвия вглядывается в горизонт, а потом поворачивается ко мне и улыбается; улыбается так, как когда-то давным-давно, когда мы познакомились с ней в тесной квартирке, заполненной молодыми людьми. Прежде чем появятся другие знакомые и страшные образы, я просыпаюсь и вижу, что около моей постели сидят и ссорятся Клаудио и Эмили.