Жорж Сименон - Правда о Бэби Донж

Феликс тоже приехал в такси, только чуть позже. Он был подавлен. Состояние Франсуа еще внушало опасения. Войдя в дом и увидев заплаканные лица тещи и жены, младший Донж неприветливо осведомился:

— Где она?

Дети ужинали. Жанна встала из-за стола и сказала спокойно, но властно:

— Пойдем в сад.

Она знала, что предвещают смятенный взгляд и подергивающиеся губы мужа.

— Послушай, Феликс, нам лучше сейчас об этом не говорить. Не представляю, что взбрело сестре на ум. Допускаю даже, что она внезапно помешалась. Беби всегда была не такая, как остальные. Тебе известно, как я привязана к Франсуа. Возвращайся к нему. Несколько дней переночуй дома, в городе. Мне, я думаю, разумней оставаться с детьми здесь.

Взгляд ее, устремленный на мужа, смягчился.

— Так будет лучше, верно?

Ей хотелось обнять мужа, но это было не ко времени.

— Ступай! Скажи Франсуа, что мы с Мартой присмотрим за Жаком. Спокойной ночи, Феликс.

Приблизительно через час г-жа д'Онневиль вызвала по телефону такси. Атмосфера в Каштановой роще, как она выразилась, гнетет ее. Она не может думать ни о чем, кроме отравления, и не заснет всю ночь.

— К тому же я не захватила с собой туалетные принадлежности.

Она уехала и, вернувшись к себе, в один из самых красивых домов города, где она занимала этаж из восьми комнат, объявила:

— Николь, завтра утром мы уезжаем в Ниццу.

— Хорошо, мадам.

Николь была сущей язвой, и обе женщины ссорились, как девчонки-однолетки, хотя молоденькой горничной едва-едва минуло девятнадцать.

— Мадам не забыла, что ее белое шерстяное пальто еще в чистке?

— Получишь завтра рано утром.

— А если не готово?

— Заберешь невычищенным. Помоги мне собрать вещи.

Таким образом, воскресный день закончился для г-жи д'Онневиль грандиозной укладкой платьев и белья.

— Мадам не боится, что в это время года в Ницце слишком жарко?

— А ты не боишься расстаться с подручным мясника? Как бы то ни было, а в Ниццу ты, голубушка, поедешь.

На следующее утро она дала телеграмму г-же Бертола, владелице пансиона на Английской набережной, где ежегодно жила несколько недель.

Феликс, у которого нервы были натянуты до предела особенно после бессонной ночи, мерил Шагами маленькую палату, рассуждая вслух:

— Я все думаю, почему она это сделала? Никак не пойму. Разве что…

Франсуа по-прежнему невозмутимо смотрел на него — так же, как недавно смотрел на сестру Адонию.

— Разве что… Ты знаешь, о чем я говорю. Если она узнала, что Люлю Жалибер…

Феликс покраснел. У братьев было все общее. Они вместе работали. Вместе наладили дело, которое в городе называли «Делом Донжей». Одновременно вступили в брак, женившись на родных сестрах. Вместе, наконец, на общие средства перестроили Каштановую рощу, где оба семейства поочередно отдыхали в летние месяцы. Но должна была произойти катастрофа, чтобы Феликс осмелился упомянуть в известной связи имя Люлю Жалибер, любовницы Франсуа, о чем известно было почти всему городу.

— Беби не ревновала к Люлю Жалибер, — без малейшего волнения тихо ответил Франсуа.

Феликс вздрогнул. Более резко, чем хотел, повернулся к брату. Голос Франсуа поразил его своим спокойствием, своей холодностью.

— Она знала?

— Давно.

— Ты ей сказал?

Гримаса исказила лицо Франсуа. Огненная стрела боли снова пронзила его, предвещая кровотечение.

— Это слишком сложно, — все же выдавил он, — Извини. Позови, пожалуйста, сестру.

— Мне можно остаться?

Сил у Франсуа хватило лишь на то, чтобы покачать головой. Передышка оказалась краткой: опять начались муки и медицинские процедуры. Сестру сменил врач. После укола наступило относительное успокоение.

Доктору Леверу нужно было кое-что сказать Франсуа, но он не знал, как взяться за дело.

— Воспользуюсь минутой, пока у вас нет болей, и коснусь одного деликатного вопроса, хотя предпочел бы не делать этого. Утром меня посетил коллега Жалибер. Он в курсе… несчастного случая с вами. Отдает себя в полное ваше распоряжение. Предложил, если потребуется, ассистировать мне. И наконец, в случае, если вы пожелали бы перейти в частную клинику…

— Благодарю вас.

Больше ни звука. Франсуа, разумеется, все слышал. Понял смысл сказанного. Но это его не интересовало: сейчас он был далек от всего.

Однако Донж оставался рассудительным человеком, каким его единодушно признавали все без исключения. Кое-кто даже считал, что он чересчур трезв, лишен воображения и чувствительности.

За несколько лет отцовский кожевенный заводик, расположенный на краю города, у реки, берега которой с их травянистыми склонами были излюбленным местом рыболовов, стал в руках Франсуа всего лишь одним из десятка разбросанных по всему департаменту предприятий с сотнями рабочих и работниц. Он занялся самыми разными с виду делами, и связь между ними знали, пожалуй, только он да Феликс: кожевенный завод вынудил его скупать шкуры в деревнях, это, в свою очередь, побудило заинтересоваться животноводством, использовать казеин, до сих пор считавшийся отходом производства, и построить фабрику пластмассовых изделий. Все были крайне удивлены, когда он приступил к изготовлению кубков, салатных ложек, наперстков и даже пудрениц.

Чтобы получить больше казеина, потребовалось больше молока. Франсуа выписал из Нидерландов специалиста и через год открыл за городом фабрику голландских сыров.

Сыры, в свою очередь…

Все это создавалось основательно, без спешки, без срывов. Франсуа не напускал на себя вид сугубо делового человека, не переставал благоустраивать Каштановую рощу, не отказывался от радостей жизни.

Тем не менее иногда, к примеру сегодня, когда доктор говорил с ним о вещах, которые считал серьезными, рассудительность Франсуа внезапно словно улетучивалась. И не под влиянием каких-нибудь там фантазий или поэтического порыва. Действовать он продолжал, руководствуясь логикой.

Говоря о Фашо, который, очевидно, выглядел нелепо, Феликс сказал:

— Она как бы поощрила его.

Франсуа представил себе эту сцену куда отчетливей Феликса, видел мельчайшие детали, в том числе лиловую тень деревьев: он помнил, как выглядит Каштановая роща в любое время суток.

«…поощрила».

Именно такая манера Беби и стала отправной точкой их отношений…

Каштановая роща с ее несколько душной атмосферой процветающего загородного дома разом изгладилась из памяти Франсуа. Вместо нее возник Руайан: [4] Курорт на Атлантическом побережье Франции. огромное белое казино, виллы, золотисто-желтый пляж с яркими пятнами купальников и разноцветных зонтов.

Г-жа д'Онневиль, чуть менее тучная, чем сейчас, очень пышная, в белом платье то ли из шифона, то ли из тонкого батиста, сидела за столом для игры в буль.