Анатолий Безуглов - Рассказы и повести

– Как же это он! – воскликнула Мажарова.

– Голову ты ему вскружила, вот и забыл,– пошутила Полина Семеновна.

– Надо срочно отнести в гостиницу! – сказала Нина, снимая пиджак с вешалки и перекидывая через руку.

Вдруг из внутреннего кармана выпала какая-то книжечка и мягко шлепнулась на ковровую дорожку. Нина нагнулась, но Полина Семеновна опередила ее.

– Сберкнижка,– произнесла довольная Вольская-Валуа.– Посмотрим, какие у него виды на будущее…

– Тетя Поля! – запротестовала Нина.– Это некрасиво!

– Некрасиво, милая, воровать,– ответила племяннице тетка поучительным тоном.– А посмотреть… Надо же знать, ради чего стараться. Теперь-то он шишка… А если вдруг дадут по шапке?

– Как вы можете так говорить о Сергее Николаевиче?– возмутилась Нина.

– Все по земле ходим,– философски заметила Полина Семеновна.– Сейчас, голубушка, погореть может каждый. Как говорится, голубым огнем… И чем выше человек летает, тем больнее ему падать. Но если человек умный…– Вольская-Валуа, охнув, протянула Нине раскрытую сберкнижку.

– Но это же непорядочно…– уже слабее сопротивлялась Нина.

– Да ты хоть одним глазком взгляни, дуреха!– охрипшим голосом сказала бывшая жена директора цирка.– С ума сойти можно!

Нина наконец глянула на сберкнижку.

На счету Виленского было семьдесят три тысячи пятьсот рублей.

Сумма, как говорится, прописью.

– Ну, Нинка,– с трудом придя в себя от потрясения, произнесла Вольская-Валуа,– заполучишь такого мужа, считай, что родилась в сорочке.– И заворковала: – А пиджачок повесь. Да, да, милая, повесь. Словно мы до него и не дотрагивались. Когда спохватится, сам заедет…

Мажарова покорно повесила пиджак на вешалку.

За пиджаком заехал референт Виленского. На следующее утро. Зайцев извинился за беспокойство и передал Нине букет цветов от Сергея Николаевича, а также записку: «Дорогая Ниночка! Позвольте отныне называть вас так и пригласить сегодня на оперу «Травиата». Мне забронировали места в первом ряду. Ради бога, если вы заняты, обижаться не буду. Только сообщите, когда у вас выдастся свободный вечер. Ваш Сергей Николаевич».

Текст был отпечатан на машинке, лишь свое имя Виленский написал от руки.

Мажарова сказала Роберту, что пойдет в театр с удовольствием.

Как только Зайцев ушел, Нина бросилась искать Антона. Он отпаивался шампанским в винном погребке на Капитанском бульваре.

– Ну что, старушка, претензий нет?– весело спросил солист «Альбатроса».

– Спасибо, Антоша, большое спасибо! – совершенно искренне сказала Мажарова.

– Я-то сделал свое дело, а ты?– укоризненно произнес Ремизов.

– Погоди, Антоша, сделаю. Только мне сейчас…

– Нет, давай разберемся,– настаивал тот.– Обещала кадр – выкладывай! Кстати, я видел тебя в воскресенье с такой, синеглазенькой. В маечке «Адидас». Подойдет!

– Вера? Рада бы, но место занято… Моряк, офицер…

– Замужем, что ли? – разочарованно протянул Антон.

– Пока нет, но…

– Пока не считается! – воспрял духом Антон.– Морячки, как сама понимаешь, приплывают и уплывают, а мы остаемся…

– Ладно, ладно, это мы обсудим… Потом… Ты мне вот как нужен! – провела она ребром ладони по горлу.

– Опять насчет деликатесов?

– Нет, другое. Понимаешь, срочно необходимы кое-какие вещи…

– Техасы?

– Господи, какие техасы? Платье, туфли… Но чтоб самое, самое! Фирма затрат не пожалеет! Все нужно сегодня!

Ремизов присвистнул:

– Ну, ты даешь! Я же тебе не золотая рыбка! Потребуется время… Встретить кого-нибудь из мэнов…

– Антоша, миленький, выручай! – взмолилась Мажарова.

– Ты меня режешь,– покачал головой Ремизов.– Через горло и через сердце… Ладно, Антону сказали: надо. И Антон расшибется в лепешку, но сделает… Условие прежнее… Твой покорный слуга и та синеглазенькая блондиночка должны не позднее следующей субботы отправиться на яхте на пикник…

– Спасибо, Антончик! – обрадованно воскликнула Нина.– Я знала, что ты не подведешь.

– Да,– заметил солист «Альбатроса»,– если синеглазка боится качки, то у меня в городе есть отличная берлога: «Джи-ви-си» – стерео, четыре колонки. Записи – полный атас…

Он допил свой бокал и вместе с Мажаровой покинул погребок.

– Топай, старуха, до хаты,– сказал Ремизов на улице.– Жди. Если Фаина Петровна в Южноморске, ты сегодня же будешь одета, как Софи Лорен…

Вечером, когда раздался звонок в дверь и на пороге появилась женщина, отрекомендовавшаяся Фаиной Петровной, Нина подумала даже, что Антон прислал не того человека, который так был нужен ей.

Худенькая, незаметненькая Фаина Петровна была одета в какое-то аляповатое платье и стоптанные босоножки. В руках – заштатная хозяйственная сумка из кожзаменителя, с которыми бегают по магазинам домохозяйки ниже средней руки. Лет Фаине Петровне было за пятьдесят. Тусклый, ленивый взгляд и шаркающая походка.

Нина провела ее на кухню: принимать посетительницу в гостиной она посчитала слишком уж недостойным для такого человека.

Посланница Ремизова поставила на стул свою сумку и, прежде чем открыть ее, спросила одышливым голосом, кивнув на Полину Семеновну:

– Мамаша?

– Тетя,– ответила Мажарова, с лица которой не сходило недовольное выражение.

Но стоило лишь Фаине Петровне выложить на стол целлофановый пакет, как Нина прямо-таки застыла на месте.

– Сорок шестой тебе, верно? – астматически продышала спекулянтка, вынимая платье из упаковки.

– Да, да,– прошептала Мажарова.

Ее руки сами потянулись к платью.

Золотисто-зеленое чудо переливалось, играло тысячами искорок, словно было сотворено из кожи неведомого сказочного змея.

– Люрикс,– с невольным уважением сказала Вольская-Валуа и подавила вздох, вспомнив, какие наряды даривал ей второй супруг.

– Нога тридцать семь, как мне сказали? – продолжала Фаина Петровна, вынимая из волшебной сумки коробку с красочным рисунком и надписью латинскими буквами «Саламандра».

А в коробке…

Мажарова боялась взять в руки бежевую лодочку на высоком тонком каблуке, как будто это был башмачок Золушки.

– Высоковат каблук,– заметила Вольская-Валуа.

Заметила для того, чтобы хоть чем-то умалить достоинство вещей (а значит – будущую цену) и умерить восторг племянницы (который не даст возможности эту цену сбавить).

– Что вы, тетя,– еле дыша от восхищения, проговорила Нина.– Самый шик!

– И сколько просите? – постаралась взять торг в свои руки бывшая наездница.

– Иди, дочка, прикинь на себя,– игнорировала ее вопрос Фаина Петровна.

И ее тусклые глаза прикрылись дряблыми веками, похожими на куриные.

Фаина Петровна была величайшим психологом. Она знала: стоит женщине надеть на себя красивую вещь – расстаться с ней она уже никогда не согласится. Сколько бы ей за это ни пришлось заплатить презренных бумажек.