Анатолий Безуглов - Рассказы и повести

Не знаю, кто сказал, что человек ничему не учится на своих ошибках, потому что он каждый раз совершает новые. Не тот ли случай произошел со мной?

Из вагона я выходил чуть ли не самым последним: купе было в конце. И вдруг попал в нежные, теплые объятия. Меня встречала мать.

– Как я рад тебя видеть! – произнес растроганно. Она шмыгнула носом, вытерла глаза платочком и цепко ухватила меня под руку.

– Дашенька написала. А я и дня не смогла усидеть. Дома, Захарушка, обо всем и потолкуем.

Слава деликатно шел впереди, не мешая нашему разговору.

– Когда ты приехала?

– Нынче утром. Уговаривала ее поехать тебя встречать – ни в какую. Гордая… Постой, не так шибко. Не забудь, восьмой десяток разменяла.

– Ты у меня молодцом…

Для семидесяти одного года она и впрямь держалась отлично. Прямая, сухощавая, она сохранила прежнюю осанку. Ноги у нее побаливали, но мать жаловалась редко.

Из двух своих снох она питала особую нежность и привязанность к первой – Даше. Нужно сказать, Даша в долгу перед свекровью не оставалась. Приглашала переехать к нам. Но старушка считала, что ее младший сын еще нуждается в родительской опеке и наставлениях. Я был для нее образцом благоразумия, твердости и самостоятельности.

Приехала она не потому, что у меня неприятности. По ее понятиям, со мной ничего случиться не может. Мать приехала для того, чтобы примирить нас с Дашей. Это я понял с первых же слов, когда мы остались с ней на кухне.

– Не нравится мне Дашенька, ой как не нравится. Посмотри на нее: извелась вся, исхудала, слова спокойно не скажет, плачет…

– Даша не хочет меня понять.

– Уступи, сынок. Женское сердце чуткое. Мы с твоим отцом сорок лет с гаком прожили. Правда ли, нет ли, уступал всегда он, Петр. Потом уже я своим умом доходила, что виновата. Каялась. И нам обоим было хорошо.

– В чем уступить?– удивился я.

– Ну, скажи, что виноват, с кем не бывает…

– Не виноват я ни в чем.

– Виноват – не виноват, а покайся. Душа у меня разрывается, когда промеж вас вижу такое.

– Мама, вникни в смысл того, что ты говоришь! С моими-то сединами признаться в грехе, которого не совершал? И грех какой – за юбкой погнался… И потом, не могу я врать.

Мать вздохнула.

– Что же вы дальше делать будете? Так и жить соседями?

– Не знаю. Я всей душой, а она… Пойми, у меня действительно большие неприятности по службе…

– По службе – это перемелется. Разлад в доме – хуже всего.

– Вот именно! Я-то думал, Даша поддержит меня в трудную минуту. Получается наоборот. Из огня да в полымя. Если бы ты знала, как мне теперь худо. Каждый день иду на работу и думаю: может быть, в последний раз…

– Так плохо? – удивилась мать.

– Хуже некуда.

– Кто же тебя так подсидел?

– Сам не пойму.

– Я твоя мать. Слава богу, жизнь прожила, навидалась всякого. И хорошее, и плохое – все от людей… Помню, отец твой пострадал. Оклеветали, будто мы кулаки. Какие мы были кулаки? Одна корова, лошаденка, пара овец. Отец просидел под арестом две недели. Я тоже убивалась, думала, что все, не увижу боле своего Петра, не встречу его. Разобрались, отпустили… Чего только в жизни не бывает. Но держаться друг за дружку надо.

– Ты это Даше скажи.

– Говорила. Мы давеча с ней посидели, все вспомнили… Обидел ты ее крепко, сдается мне.

– Ну вот что, мама,– сказал я, видя бесполезность нашего разговора.– Время позднее, пора ложиться спать. Утро, как говорится, вечера мудренее. Поживи у нас, приглядись. Сама во всем разберешься.

Наутро мать встала чуть свет, захлопотала на кухне. Проводила Дашу, сидела со мной, пока я завтракал.

Мне было приятно, что рядом находилась родная живая душа, которая безоговорочно верила мне и болела за меня бескорыстно и преданно…

По дороге на работу Слава сказал:

– Крепкая еще у вас мамаша, Захар Петрович, тьфу-тьфу, чтобы не сглазить. Иногда думаю: если мы доживем до такого возраста, какие будем?

– Дожить бы,– вздохнул я.

– Это верно. Спокойствия мало. Особенно честным людям,– философски заметил шофер. В его тоне я уловил нотки сочувствия. Раньше такого не замечалось. Да, видимо, слухи обо мне доползли уже до Зорянска…

На работе, как мне показалось, сотрудники нашей прокуратуры вели себя не так, как обычно. Это особенно бросилось в глаза, когда я зашел к следователям. Их голоса я слышал, подходя к двери. При моем появлении воцарилось неловкое молчание. Все уткнулись в бумаги.

Я иногда задавался вопросом, как относятся ко мне подчиненные? Как бы хотелось знать, что они думают обо мне. Увы, это невозможно. И самолюбие мое страдало. Метался из одной крайности в другую. То казалось, они встанут горой за своего прокурора, если его вдруг снимут с работы, будут требовать, писать письма, чтобы восстановили. В периоды пессимистического настроения я представлял, как они будут радоваться и облегченно вздыхать. Не все, конечно. За кого я мог поручиться – за секретаря Веронику Савельевну. Она преданна до конца. Как была преданна своему предшественнику. Я с грустью подумал, что эта преданность, наверное, по должности…

…Весь день я помнил: дома ждет мать. Я встречался с людьми, говорил по телефону, кого-то распекал, что-то доказывал. Надо бы остаться после работы, разобрать накопившиеся без меня бумажки, что я и сделал бы непременно, не будь матери. Теперь же отложил дела до следующего дня.

Даша уже пришла с работы. Приезд свекрови сказался и на ее настроении, она была веселее, чаще улыбалась, говорила. Даша оттаивала. Это видно по многим мелким деталям. Может быть, с отъездом матери в наши отношения опять придет зима?

Никто не хотел уходить из кухни. Признак того, что люди стремятся быть вместе. Я поинтересовался, как живет брат.

– С Виталием считаются,– сказала мать.– У нас все бывают: и председатель поссовета, и директор совхоза, и парторг. Хорошие люди подобрались.

– Я с одним из ваших деятелей недавно познакомился…

– Кто это?

– Кажется, завклубом.

– А у нас не клуб, а Дворец культуры,– со смешной гордостью сказала мать.– Трехэтажный. Кино, театр показывают…

– Может быть, директор этого самого дворца. Клоков Михаил Иванович.

– Клоков, говоришь? – переспросила мать.– Да нет, Захар, директор Дворца культуры – молоденькая совсем, Зина Балясная. Она у нас тоже бывает с мужем.

– Ну, значит, Михаил Иванович работает не директором. Расхваливал Краснопрудный. Приглашал приехать…

– Постой, постой, какой это Михаил Иванович, главный агроном?

– Да нет. Говорит, культурой в вашем поселке занимается.– Мать задумалась.– Он Виталия знает. И тебя, между прочим.

– Нет,– решительно сказала мать,– Михаила Ивановича, агронома, знаю. А этого как фамилия?

– Клоков.