Александра Маринина - Соавторы

Перчатки взять она забыла. Боровенко очень старались, но больше никого из присутствующих не опознали, кроме младшей дочери Богданова Лады, которую видели, когда она приходила к отцу на воскресный обед.

Зарубин совсем затерялся в толпе, и Насте пришлось ждать его у ворот кладбища.

- Ну что? - спросила она, когда Сережа появился.

- Это сестра второй жены Богданова. Зовут Валентиной, фамилию выяснить не удалось, обстановка специфическая. Но зато я узнал, чем она занимается.

- И чем? - Настю разбирало нетерпеливое любопытство - Торгует модной одеждой. Судя по тому, как она одета, она не столько торгует, сколько носит эту одежду.

Жалко, да?

- Чего жалко?

- Ну, что она вторая жена сестры., тьфу ты, сестра второй жены. Было бы классно, если бы она оказалась, например, сестрой Нестерова или его коллегой по редакции. Тогда бы все сошлось и можно было бы вздохнуть свободно.

- Не ищи легких путей, Сержик, - ее передернуло от холода, и Настя машинально прижала локти к бокам. - Легкие пути знаешь куда ведут?

- Знаю, в мышеловку, - уныло ответил Зарубин. - Когда велишь побеседовать с мадам Валентиной?

- Сегодня у нее поминки, а завтра можно.

- Слушай, мы, конечно, должны быть деликатными, человечными и все такое, но ты же сама сказала, что Погодин и его компания могут еще что-нибудь сотворить.

Причем в любой момент. Пока мы тут миндальничаем, они небось уже новое убийство задумали.

- И что ты предлагаешь? - поморщилась Настя. - Выдернуть ее сейчас и вместо поминок отвезти на Петровку? Ты считаешь, что это прилично?

- Зачем же так круто, - усмехнулся он. - Я поеду вместе со всеми на поминки, там с ней и поговорю.

- Ты с ума сошел! Это совершенно неприлично.

- Ничего подобного. Вряд ли она убивается по Глебу Борисовичу, если посмотреть, что он сделал со своими семейными отношениями. Да и кто она ему? Вторая сестра жены, то есть… ну, понятно кто. Отношения у них были сугубо деловые, товарно-денежные, и признаков глубокой скорби на лице Валентины я не заметил. А пролезть в ресторан и примкнуть к толпе поминающих - как нечего делать. Опер я или где?

- Или там, - улыбнулась она. - Ты как поедешь, на служебной машине или вместе со всеми, на автобусе?

- Я - с народом, - гордо объявил Зарубин.

- Тогда я возьму машину, ладно? Мне в женскую консультацию надо.

- Пална, ты чего? - Он в ужасе посмотрел на нее. - Тебе ж на пенсию скоро.

- Балда ты. Я за списками. Они обещали к сегодняшнему дню подготовить.

Списки и в самом деле были готовы. При их виде Насте чуть дурно не стало. Три с половиной тысячи посещений за месяц. Женщин, приходивших в консультацию в течение этого месяца, было, конечно, не три с половиной тысячи, а меньше, просто многие приходили больше одного раза. Но это не спасало положения. Сперва нужно выбрать из списка всех, кто носит имя Ольга, потом выверить и убрать повторы, потом пройтись по возрасту, отсекая совсем молоденьких и тех, кому за сорок, поскольку точного возраста своей случайной знакомой Нестерова не знала и сказала, что на глазок ей было между тридцатью и тридцатью семью. Но Настя знала, что такое этот самый "женский глазок", всегда, пусть и подсознательно, готовый прибавить другой женщине пару-тройку годиков. Значит, брать нужно "вилку" от двадцати шести до сорока, чтобы не ошибиться.

И вот тех, кто в конце концов останется, нужно будет отрабатывать. Интересно, сколько их будет? Сто? Двести?

Или повезет, и их будет только двадцать? Ну почему ее зовут Ольгой, а не Аэлитой или Виолеттой? Ну почему Нестерова не облегчила работу сыщикам, сказав, что у Ольги было, к примеру, редкое заболевание или большой срок беременности? Ну почему всегда все так трудно и, что самое главное, малоперспективно? Такая прорва работы - и все ради каких-то жалких тридцати трех процентов удачи. А остальные шестьдесят семь процентов расселись тут на полу в Настином кабинете, забрались на стол, на шкаф, на сейф, на подоконник, в чайник и в горшок с цветком, свесили ножки и гадко подхихикивают над ее никчемными усилиями, потому что точно знают: эта партия - за ними, и Насте ее ни за что не выиграть.

Но Настя пока что исхода игры не знает, и сидеть ей над этими списками до морковкиного заговенья, чтобы потом признать в конце концов свое поражение.

Глебушка Богданов начал подавать литературные надежды еще в юном возрасте. В тринадцать лет школьные учителя зачитывались его сочинениями, в пятнадцать - вся школа сбегалась к стенгазете, где был очередной Глебушкин опус из жизни одноклассников, в шестнадцать его рассказ был напечатан в "Комсомольской правде", при этом редактор очень его хвалил и велел приносить новые творения. К моменту поступления в Литературный институт у него было уже десяток публикаций и куча хвалебных отзывов. Первую книгу он начал писать еще в институте, избрав в качестве тематики жизнь Козьмы Терентьевича Солдатенкова - книгоиздателя, коллекционера и текстильного фабриканта, на деньги которого и была построена в Москве больница, носившая его имя, а впоследствии переименованная в Боткинскую.

В этой больнице служили дед и отец Глебушки, и выбор темы никого не удивил. Книга получилась замечательная, и Глеб Богданов удостоился славы, почестей и премий.

Вторую книгу он задумал написать о Михаиле Васильевиче Фрунзе, подал заявку в издательство, опасаясь, что ему, такому молодому, могут не доверить (читай - не разрешить) жизнеописание выдающегося полководца.

Но опасения не подтвердились, редакция согласовала вопрос с высшим партийным руководством и заявку приняла. Более того, Богданову даже выдали деньги для поездки в Туркмению, чтобы он на месте мог собирать материал о том периоде жизни Фрунзе, когда он командовал Туркестанским фронтом.

К этому времени у Глебушки появилась невеста, красавица Зоя, и они собирались пожениться, как только он вернется в Москву. Богданов отсутствовал почти три месяца. Это была первая за его двадцатипятилетнюю жизнь столь длительная отлучка из дома, и свобода совершенно опьянила его. Он чувствовал себя вне опеки, вне контроля и вообще вне всего, в том числе и вне семьи. Нет, он не ударился в загулы, не пьянствовал и не валял дурака, он добросовестно собирал материал, обдумывал его и чувствовал себя настоящим писателем. Совсем настоящим. Большим. А большие писатели, когда работают над рукописью, не отвлекаются на такие глупости, как семья и девушка, пусть хоть и невеста. Он не хотел, чтобы ему писали, и не давал своего адреса, потому что на письма ведь надо отвечать. Он не звонил домой, а слал телеграммы: у меня все в порядке, здоров, работаю.

Через три месяца он вернулся. Прямо с вокзала, ранним утром, поехал не домой, а к Зое и был неприятно удивлен, когда дверь ему открыл двоюродный брат Гриша.