Александра Маринина - Дорога

– Какой ужас! – сокрушался Камень. – Поверить не могу, что с Родиславом такое случилось. Ну, секретарши и адвокатессы по случаю – это, конечно, неприятно, но вполне объяснимо. Но такое! Ты меня расстроил, Ворон. Ах, как ты меня расстроил!

– А я, думаешь, сам не расстроился? – Ворон и в самом деле чуть не плакал. – Твой Родислав изменил моей Любе. Да будь моя воля, я бы его с потрохами склевал! И она из-за него мучается, бедняжка, и еще Олег этот масло в огонь подливает, к измене склоняет. Если и Люба теперь изменит Родиславу – я этого не переживу! Я брошу тогда этот сериал на полдороге, черт с ним, не буду досматривать, а то у меня сердце не выдержит.

– Какая семья была! – поддержал его Камень. – Образцовая, показательная, хоть картины с них пиши. Всем на зависть! И такая пошлость… Нет, это просто уму непостижимо! Такая любовь, такое взаимное доверие, такая теплота – и вдруг на тебе, какая-то Лиза, какой-то Олег. В голове не укладывается.

Они долго сетовали на превратности судьбы, потом чуть не поссорились, выясняя, кто именно, Люба или Родислав, виноват в том, что такой чудесный брак дал трещину. Ворон, естественно, отстаивал интересы Любы и с пеной у клюва доказывал, что виноват Родислав, потому что первым начал изменять жене, Камень же твердо стоял на том, что в любой супружеской измене виноваты оба супруга, ибо если один из них ищет чего-то на стороне, стало быть, другой ему этого недодает, и, таким образом, с Любы вину тоже снимать нельзя. Ворон не соглашался, злобно каркал, бил Камня клювом по боку, размахивал крыльями у него под носом, в то время как Камень считал свой подход диалектическим и, как истинный философ, отстаивал свою позицию, апеллируя к различным категориям этики.

Ворон выкричался, охрип и улетел смотреть дальше, а Камень немедленно призвал на помощь Змея.

– Что скажешь? – требовательно вопросил он.

Змей немного подумал, потом подполз поближе и улегся, образовав вокруг Камня толстое зеленоватое переливчатое кольцо.

– Ничего однозначного тебе не скажу. Ты – философ, тебе и решать. Могу только добавить некоторые детали, которые наш когтистый источник информации упустил. Ты его не ругай, он все это видел, ничего не пропустил, просто он у нас с тобой глуповатый и не понимает, какие это важные вещи.

– Например, что? – живо заинтересовался Камень.

– Ну, например, то, что у Любы в ванной полотенца четырех цветов. У Родислава темно-красные, у Николаши светло-зеленые, у Лели розовые. А теперь угадай с трех раз, какого цвета полотенца у самой Любы.

– Голубые, – брякнул наугад Камень.

– Не угадал. Вторая попытка.

– Черные.

– Третья попытка.

– В цветочек! Или в полосочку. В общем, разноцветные.

– Опять мимо. У Любы, мил-друг, полотенца белые. Как в гостинице или в больнице. И это при том, что подружка Аэлла все годы постоянно делает им подарки в виде импортного постельного белья и полотенец, так что этим добром семья обеспечена во всех цветовых вариантах и на долгие годы вперед. Ты понимаешь, что это означает?

– Нет. А что это означает?

– Да то, что она не хочет ничем никому мешать, ничем выделяться, чтобы никого не раздражать. Она даже отказалась от цвета полотенец, чтобы ее цвет, не дай бог, кому-то глаз не резанул. Она старается быть как можно более незаметной в своей семье, не в том смысле, что ее не должны замечать, а в том, чтобы никому не помешать и для всех быть удобной и комфортной. Она стремится ни для кого не быть раздражителем – вот так я бы сформулировал.

– Думаешь? – с сомнением произнес Камень.

Теория Змея показалась ему какой-то, прямо скажем, сомнительной.

– Уверен. Придумай другое объяснение, почему женщина, имеющая в своем распоряжении полшкафа разных полотенец всех мыслимых расцветок и рисунков, выбирает для себя казенный белый цвет. Придумай – и я с готовностью буду его обсуждать. А пока ты думаешь, я тебе еще одну детальку нарисую. Вот ты знаешь, какую музыку Люба любит?

– Понятия не имею. Ворон ничего об этом не говорил.

– Ну еще бы! Наш оперенный корреспондент сам в музыке ни черта не смыслит, поэтому внимания на нее не обращает. Так вот, Люба у нас любит Скрябина, Прокофьева и джаз.

– И что с того? – не понял Камень, который о музыке знал только понаслышке, сам никогда ее не слыхал и слабо представлял себе, о чем могут говорить музыкальные пристрастия людей.

– А Родислав классическую музыку не приемлет вообще, он любит рок и советскую авторскую песню, ну там Окуджаву, Высоцкого, Галича, Клячкина, Кукина, Городницкого и иже с ними.

– А, этих знаю, – обрадовался Камень. – Мне Ворон пел. Со слухом у него, конечно, не так чтобы очень, так что мелодию я оценить не могу, но стихи помню. И насчет рока тоже что-то помню, живьем, само собой, не слыхал, но Ворон рассказывал. Ну так что же?

– А то, что Родислав Скрябина, Прокофьева и джаз на дух не выносит, не понимает, но, как бы сказать… стесняется, комплексует из-за того, что не понимает и не любит, потому что принято считать, что все культурные люди должны любить Скрябина и Прокофьева, а продвинутые должны обязательно тащиться от джаза. А он, понимаешь ли, не любит и не тащится, вот ведь беда какая. Так Люба покупает пластинки с той музыкой, которая ей нравится, прячет в бельевой шкаф и слушает, когда Родислава дома нет. Чтобы он, не дай бог, не начал раздражаться. А при нем делает вид, что ей эти «Зеппелины» и «Юрай Хипы» нравятся, вместе с ним слушает, когда ему приспичит музычкой побаловаться.

– Н-да-а, – протянул Камень озадаченно. – Вот не подумал бы, что у них так далеко все зашло. Это же получается, что Люба себе во всем на горло наступает, только бы быть для всех белой и пушистой, а Родислав и остальные этим пользуются, так, что ли?

– Именно так, – подтвердил Змей. – И только благодаря этому их семья производит на всех впечатление благополучной, а Люба считается идеальной женой.

– Что значит «считается»? – недовольно заметил Камень. – Она и есть идеальная жена. Да, это трудно – наступать себе на горло во всем, но зато это позволяет Любе быть такой женой, о какой мечтает каждый человеческий самец. Скажешь, нет?

– Ну почему же? – усмехнулся Змей. – Скажу твердое «да». Вопрос в том, правильно ли это.

– Что – правильно? Быть идеальной женой? Конечно, правильно.

– Да с этим-то я не спорю. Вопрос в другом: правильно ли иметь такой идеал жены, что женщине приходится давить саму себя, чтобы ему соответствовать. Идеал-то кто придумал? Мужики. В смысле человеческие самцы. Они его под себя придумывали, понимаешь? Создали такую модель, какая им удобна для существования, и внедрили в сознание человеческих самок: дескать, вот вам образец для подражания, а если вы не соответствуете, то и не обижайтесь тогда, что мы вас бросаем и жить с вами не хотим. А женщин они спросили, когда модель свою придумывали, могут ли женщины быть такими? Не спросили.