Александра Маринина - Соавторы

- Ну хорошо, хорошо, не мог. И что из этого?

- А то из этого, что отравить тебя хотели! И ты прекрасно знаешь, кто и почему. Я тебе еще в среду велела обратиться куда следует, а ты меня не послушал!

- Глаша! Ну сколько можно…

- Сколько нужно, столько и можно! Ты на все глаза закрываешь, ничего знать не хочешь, а люди-то не все такие добренькие, как ты об них думаешь. Ты вот считаешь, что раз мне восемьдесят два года, так я уже и в кухарки не гожусь, и вообще из ума выжила, потому у меня и суп порченый, и мнительная я, и говорю глупости, ан нет! Нет, Глебушка! Мне восемьдесят два года, поэтому я много чего знаю и понимаю, а чего не понимаю, так то чувствую. Ненавидят они тебя, со свету сжить хотят, пока ты живой, не будет им покоя. Убьют они тебя, Глебушка.

Отравить не получилось - что-нибудь другое придумают. Ты поосторожней будь.

- Оставь меня, Глаша, - голос у Богданова усталый и печальный. - И не смей втягивать меня в эти идиотские разговоры. Ты знаешь, как я к этому отношусь. Принеси мне из кабинета папку, она на столе лежит, я над рукописью поработаю. Хорошо тут у камина, тепло…

И не мешай мне.

- Не буду, Глебушка, не буду, работай спокойно.

А только, может, передумаешь насчет обеда-то? А? Оставайся дома, пригласи своего гостя к нам, я хороший сервиз поставлю, приборы серебряные положу, салфеточки накрахмаленные, хрусталь, стыдно не будет. А, Глебушка?

- Глашенька, - теперь у Богданова голос был хоть и усталый, но не такой печальный, в нем, зазвучали нежность и тепло, - я тебя очень люблю. Ты единственный близкий человек, который у меня остался. Я тебя знаю столько, сколько самого себя помню. Меньше всего на свете я хотел бы тебя обидеть. И если я не обедаю сегодня дома, то только потому, что так нужно. Не обижайся на меня, старушка моя дорогая. Иди ко мне, я тебя поцелую.

"Барин - он и есть барин", - с непонятно откуда взявшимся раздражением подумал Слава Боровенко. Хочешь поцеловать старуху, так оторви задницу от кресла, встань, подойди и поцелуй. А то "иди ко мне, я тебя поцелую", как будто одолжение делает. Посиживает себе в мягком креслице, ножки подагрические у камина греет, страницами шелестит, великого мастера пера из себя изображает, а к старухе, несмотря на все ласковые слова, относится как к прислуге. В каком-то интервью Богданов говорил, что Глафира Митрофановна его с трех лет нянчила, то есть он вырос у нее на руках. Если так, то Глеб Борисович должен к ней как к матери относиться, а не как к прислуге.

Слава подумал о своей матери. Да он пылинки с нее сдувать готов! Всю жизнь мама рядом с ним, всегда готова прийти на помощь, приласкать, утешить. Жаль, что нельзя рассказать ей о том, что происходило с ее внуком Юриком и что происходит сейчас с ее сыном и невесткой, мама этого не переживет. Как можно признаться ей, что он, Слава, давал огромную взятку, чтобы вытащить Юрку из тюрьмы? Как сказать, что из-за этого он вынужден нанимать квартирного вора, прослушивать квартиру известного писателя, следить за ним самим и его соавторами? То, что он делает, предосудительно само по себе, но гораздо хуже то, ради чего он это делает. Он ищет материалы, разоблачение преступников, и вовсе не для того, чтобы восторжествовало правосудие, а для того, чтобы этих самых преступников от правосудия спасти.

Разве можно допустить, чтобы мама знала об этом?

Его тяготило, что есть вещи, которые ему приходится скрывать от матери. В ее глазах он - чудесный, порядочный, благородный и честный человек, любящий сын, муж и отец. И каждый раз, глядя в ее полные нежности глаза, он внутренне мертвеет от мысли о том, что он не такой, совсем не такой, и если она узнает, какой он на самом деле, она его разлюбит. Или умрет от горя. Если бы Юрка получил срок и пошел в зону, это стало бы их общим горем, и можно было бы обсуждать его с мамой, и горевать на ее плече, чувствуя, как теплая рука гладит, утешает, вливает в него силы. И Слава по-прежнему не только оставался бы в ее глазах честным и порядочным, но и искренне считал бы себя таковым и не думал бы каждый раз, что получает от матери то, чего не заслужил, чего недостоин. Он при встречах с матерью не чувствовал бы себя вором. На одной чаше весов - любовь матери, на другой - судьба сына. И как тут взвешивать? Заглядывая внутрь самого себя, Слава Боровенко честно признавался, что если бы принимал решение один, то принял бы его в пользу матери. Решение всегда нужно принимать в пользу того, кто слабее. Юрка виноват, вот пусть и отвечает. Молодой, здоровый, сильный балбес.

Мать ни в чем не виновата, и отвечать ей не за что. Но решение он принимал не один. Была еще Лиза. Лиза, для которой не было и нет ничего важнее в жизни, чем сын.

Слава хорошо относился к жене и даже почти не изменял ей, во всяком случае, серьезно, с длительными глубокими отношениями. Но в глубине души винил ее в том, что изменились его отношения с матерью. Это она, Лиза, настояла на том, что Юрку надо спасать любыми средствами, чего бы это ни стоило. Это она заставила Славу идти к тому начальнику, Андрею Степановичу, и давать ему деньги. И это из-за нее, из-за Лизы, он теперь старается реже бывать у мамы, потому что невыносимо, о господи, как невыносимо видеть в ее глазах такую безоглядную любовь, которой он уже недостоин.

Маму свою Боровенко боготворил. Поэтому картина, когда он сказал бы ей: "Иди сюда, я тебя поцелую", показалась ему по меньшей мере кощунственной.

Для поиска ответов на свои вопросы Настя Каменская самым перспективным собеседником сочла жену Алишера Уразова, которая по паспорту именовалась Нурией Салахетдиновной, но в быту звалась Норой Сергеевной или, чаще, просто Норой. Ведь Алишер, он же Алик, Уразов является деловым партнером Егора Витальевича Сафронова, они вместе владеют симпатичным небольшим кафе, и Уразов вполне может знать истинные причины, побудившие Егора жениться на Лене Щеткиной, более того, он мог поделиться своими знаниями с женой. Поэтому жена Уразова стояла у Насти в списке под номером один.

- Расскажи мне о ней, - попросила она Андрея Чеботаева, который в течение пяти дней после убийства Елены занимался опросом свидетелей. - Что собой представляет эта Нора?

Оперативник взмахнул невероятной длины ресницами, служащими постоянным поводом для шуток и даже дружеских издевок, и бросил на Настю лукавый взгляд.

- Ты, конечно, ждешь, что я начну рассказывать тебе, какая она глупая и пустая баба, - заявил он.

- Почему? - удивилась Настя. - Почему ты решил, что я этого жду?

- Потому что о женах "новых русских" принято думать именно так. Стереотип. "Новые русские" обязательно туповатые, хамоватые и обалдевшие от свалившихся на них денег, а их жены непременно круглые дуры, способные думать только о тряпках, цацках, пластических операциях и курортах. Ведь так?