Анатолий Галкин - За всё заплачено

Более того, труп лежал на красивой атласной тряпке. Это было покрывало, сорванное с кровати и торопливо сложенное в четыре или в шесть раз. Именно в этот момент Фролов и был убит – обе руки его сжимали края покрывала… Отлично! Все сходится. Смерть перед предстоящей постельной сценой. Как в случае с Дубовым. Да и первые два убийства похожи. Все, кроме Виноградовского.

Уходя, Жулькин отозвал в сторону знакомого криминалиста: «Ты вот что, Петя. Все, что здесь найдешь, все пальчики сравни в первую очередь с теми двумя совпавшими. Помнишь, по делу Ласкина и из Лесного городка».

Опять оказавшись в своем кабинете, Жулькин достал бумагу и в верхнем углу размашисто написал слово «План». Первые два пункта определились быстро. Там были ссылки на статьи законов и много всяких казенных слов из языка юристов: «… передать по подследственности» или «… за отсутствием состава преступления». Значили же они следующее – дело Фролова должен вести я, Жулькин, а Ласкина пора отпускать.

Дальнейшие пункты давались трудно. Смысл их сводился к тому, что следует прошерстить все окружение троих убитых и двух, якобы, самоубийц. Надо искать женщину, которая близко знала всех пятерых. Все они были мужиками любвеобильными. Могли передавать ее из рук в руки. И каждый ее при этом обидел. Вот она и разбушевалась…

Предстояли десятки опросов и допросов, неприятное копание в грязном белье покойников. Это вызовет протест вдов и родственников. Потом будет неудовольствие начальства «грубыми и топорными» действиями следователя Жулькина… Энтузиазма это не вызывало, но и не отпугивало. Надо искать ту женщину!

К вечеру Жулькин подготовил бумаги по освобождению Ласкина и без особой надежды пошел к руководству. Все получилось, как он ожидал: «Не торопись, Жулькин! Посидит еще твой Ласкин. Это полезно… С такими уликами и отпускать. Кто же нас поймет? Да, дела эти связаны. Я тоже дедукцией владею. Но представь, что у Ласкина сообщница была. Он Виноградова шлепнул, а она всех остальных… Раз по Ласкину сомнения возникли, надо гибкость проявить. Я завтра в Бутырку позвоню – пусть его в более просторную камеру переведут…»

Мария Семеновна уезжала надолго, если не навсегда. Но вещи были собраны как на юг – чемодан и сумка. Все это стояло в холле рядом с входной дверью, напоминая немногочисленным гостям, что предстоит прощальный ужин.

Елизаров шутил со всеми, но было заметно, что он очень нервничает. Бегал по квартире, суетился, поглядывал на часы и каждые двадцать минут проверял в сумочке жены наличие заграничного паспорта, билетов и денег на первое время. Потом все это он передал Олегу, который и должен был сегодня сопровождать Марию Семеновну почти до трапа самолета.

Чтобы запутать вероятного противника, решили оставить Елизарова дома. И вообще – никаких провожатых. Только Олег… Выехать надо было заранее на неприметной серой «Волге» детективного агентства «Сова», покружить по городу, провериться и лишь после этого рвануть в аэропорт.

До выезда, до часа икс оставалось три часа – то самое время, которое следовало провести за столом, восхищаясь кулинарными способностями хозяйки, постепенно пьянея и снимая стресс.

Мария Семеновна готовила сама. Она знала многих своих богатых подруг, которые заводят приходящих кухарок или обеспечивают застолье ресторанной едой. Этого она не признавала.

Знала Елизарова и то, что там, за бугром не очень принята наша манера принимать гостей. У них стол не ломился от десятков салатов, мясных, рыбных и прочих закусок. От всего этого соленого, маринованного, копченого и печеного. И объемы должны быть такие, чтоб большая часть всего этого осталась на месте к тому моменту, когда хозяйка на огромном блюде торжественно внесет горячее. Не какие-нибудь тонюсенькие листочки постной говядины, а гору дымящейся золотистой свинины, или гуся, или баранью ногу.

Чувствуя, что это ее последнее русское застолье, Елизарова расстаралась. Несмотря на запреты мужа сама поехала на Черемушкинский рынок. Основная задача – ничего импортного. Только наше, исконное: маринованные боровички, соленые огурчики и квашеная капуста с брусникой, домашняя буженина, тамбовское сало с чесноком и все в таком духе. А на горячее – огромные ломти осетрины поджаренный в сухариках… Напитки тоже соответствовали: от ледяной водки до петровского кваса с хреном.

Елизаров усадил Олега по левую руку от хозяйки. Это был намек на его ответственную роль в сегодняшнем вечере. Не отпускай, мол, жену ни на шаг.

Знакомых за столом не было. Олег, правда, перекинулся парой фраз со вдовой Балабановой, с которой он недавно встречался. Роман же кроме самого Елизарова вообще никого здесь не знал. Да и ему не очень это надо было. Так получилось, что он пришел с Наташей. Хозяин настоял… Елизаров, вероятно, испытывал чувство неловкости, вспоминая, как он первый раз встретил Романа и Наташу. Не просто встретил, а, можно сказать, грубо вторгся в их личную жизнь. И в самый неподходящий момент. В полутемном подъезде на Фрунзенской.

Тосты произносились самые разные – от веселых грузинских до простых печально – прощальных. Особенно Роману запомнился спич соседки слева, Татьяны Балабановой. Она говорила долго, хотя ее почти никто не слушал. Застолье уже перешло в ту стадию, когда гости образовали несколько междусобойчиков и вели свои беседы, лишь для приличия поглядывая на тостующего и стараясь не пропустить его последней фразы с призывом выпить.

Татьяна Игоревна сначала пошутила по поводу смелости своей подруги Маши Елизаровой – уехать в неизвестность и оставить мужа без присмотра. Потом она не менее ехидно поинтересовалась таинственным конечным пунктом. Где обоснуются Елизаровы? Куда им письма писать? Или боятся, что мы к ним в гости заявимся? Дальше шла заготовочка: «Если решите в Америке проживать, советую купить домик в штате Канзас. Тогда я обязательно к вам приеду. Мы с Машей начали дружить в городе Каунас, а продолжим в штате Канзас. По звучанию похоже и почти одно и тоже. Заграница!»

Это была кульминация сумбурного тоста и Татьяна Игоревна предложила выпить за то, чтоб не рвались дружеские связи, чтоб никто не исчезал навсегда.

Роману эта речь запомнилась еще и потому, что сразу после нее изрядно захмелевшая Балабанова стала откровенно к нему клеиться. Можно было бы и поддержать ее фривольные разговоры, если бы не ряд обстоятельств. Во-первых, очень трудно вести подобные беседы со свеженькой, трехнедельной вдовой. Опять же – разница в возрасте. Татьяна Игоревна явно знала поговорку, что в сорок пять баба ягодка опять. Знала, восприняла ее дословно и изображала из себя даму не более тридцати, а значит, Роман был ее ровесником.