Леопольд Тирманд - Злой

— Как дела? — спросил, подходя, Шая.

— Тошно, — ответил один из сидящих.

— Была бы сейчас водка, никто бы не удержал меня здесь, — тяжело вздохнул другой, — и гроша ни у кого из нас нет, хоть иди работать.

— Спокойно, ребята, спокойно, — беззубо улыбнулся Шая, — только без паники. К вам пришёл добрый дядя, то есть я. Ещё сегодня вам перепадёт по несколько злотых, а завтра каждый получит билет на матч.

Лица парней прояснились. Шая наклонился к ним, все сбились в тесную кучку, откуда слышался его шепелявый голос. Через минуту он направился к выходу. Задержался перед огромным, во всю стену, зеркалом. В зеркале отразились фигуры парней в пепельных куртках, сидящих напротив, на балюстраде.

— Чего ждёте, герои? — подходя, поинтересовался Шая.

— Божену и Данку, — ответил один из сидящих, причёсывая светлые волосы.

— Хотите заработать несколько злотых и билет назавтра? — улыбнулся Шая.

— Конечно, хотим!

К парням приближались две юные, очень хорошенькие девушки в ярких кричащих юбочках.

Шая быстро и коротко переговорил с парнями, добавив:

— Сегодня в десять.

— Фифы, — обратился к девушкам тот, что причёсывался, — сегодня нам не до вас. Отправляйтесь-ка домой. Завтра, подруги, тоже не можем, понимаете? Дела. Боля и я получили работу, — кивнул он в сторону стоящего рядом Шаи.

— Будут! — крикнул Крушина, подбегая к затормозившему «гумберу». Будут, пан председатель! Цепурский обещал. Ну и намучились мы, пока нашли всё необходимое для билетов. Я с ним полдня возился. А как морочил мне голову, если б вы знали!

— Садись, — Меринос открыл дверь, — поедем.

Крушина сел, тяжело вздохнул и закурил. В свете уличных фонарей его лицо блестело. На щеках отросла щетина, галстук съехал набок. Тёмные тени залегли под глазами и вокруг перебитого носа. Последние два дня резко изменили облик Роберта Крушины. Меринос с минуту смотрел на него.

— Тебе, Бобусь, надо немного отдохнуть, — посоветовал он.

Тёплая волна разлилась в груди Крушины: эти слова были для него лучшей наградой.

«Выдержит ли? — холодно подумал Меринос, — мне завтра будет нужен».

Оливковый «гумбер» остановился возле нового здания на улице Сенкевича. Из машины вышел Крушина, за ним — Меринос. Они перешли Маршалковскую и направились на угол улицы Монюшко. Перед ними раскинулась огромная площадь, в центре её горели яркие лампы. Ночная смена асфальтировала проезжую часть возле высотного дома, кремовые панели которого отражали синеватый вечерний свет.

Улица Монюшко была невелика; вокруг оставшихся развалин всюду возвышались дощатые заборы. Когда-то здесь стояли здания крупных банков, сберегательных касс и благотворительных обществ. Чёрные, высокие, массивные, с обгоревшими стенами за невероятно тяжёлыми колоннадами, они не сегодня-завтра должны были исчезнуть, уступив место плановым застройкам. Это было одно из последних пристанищ мрака и теней среди светлого простора самой большой площади в Европе.

Меринос толкнул косо навешенную калитку в заборе и оказался на заваленной осколками площадке. Протянул руку с часами к полосе света, падающего с улицы. Было десять минут одиннадцатого.

— Никого нет, — забеспокоился Крушина, — неужели Шая провалил дело?

— Наверное, заходили с той стороны, — буркнул Меринос. Он указал на тёмную массу железобетонного корпуса с облупившимися стенами; сквозь мощные бетонные перекрытия между высокими этажами просвечивало тёмное небо; ржавые железные рельсы, стальные балки и прутья — всё это сплелось в фантастический клубок. Меринос, минуя кучи битого кирпича, сразу же направился к руинам, прошёл ощетинившееся разбитыми балками пространство на месте существовавшего когда-то большого вестибюля и обнаружил широкую, заваленную кирпичом лестницу, которая вела в подвал. Оттуда доносился глухой многоголосный гул. Он замедлил шаг, закурил, глубоко затянулся и отшвырнул только что зажжённую сигарету. Затем по лестнице спустился вниз.

Огромный низкий зал являл собой картину страшного разорения. Мраморные в прошлом стены обвалились и обгорели. В проломленном потолке зияли огромные тёмные дыры, откуда выглядывали обрывки ржавых перекрученных прутьев или торчали причудливо изогнутые огромные железные балки; дыры в полу обнажали нижние перекрытия, сожжённые трубопроводы и разбитые котлы.

И всюду — на выступах стен, на железных балках и рельсах, на кучах кирпича и обгорелого железа, на обгоревших балюстрадах — сидели люди. Кто дал им свечи, которые они держали в руках, — позаботился об этом Шая или люди сами додумались до этого, — Меринос не знал. Мигающие огоньки свечей бросали тысячи изменчивых теней и бликов на худые и полные, продолговатые и круглые лица, на тёмные и светлые, блестящие от бриллиантина волосы, выделяли контуры фуражек и беретов на головах, отражались в наглых, вызывающих, тёмных и светлых глазах. Увидев этих людей, Филипп Меринос ощутил новый прилив оптимизма.

— Шеф, — послышался сбоку голос Шаи, — можем начинать?

Меринос отодвинул Шаю плечом и вышел на середину зала. Его огромный силуэт без лица, словно чёрный знак вопроса, встал над гулом приглушённых голосов, и шум начал постепенно стихать. Меринос стоял неподвижно и молчал. Когда на нём сосредоточилось всеобщее внимание, а молчание стало угнетающим и нестерпимым, он высоко поднял руку, описал ею круг и крикнул:

— Ребята!

Было в этом призыве что-то такое, что задело сердца незнакомых ему людей. Наступила тревожная тишина. Филипп Меринос почувствовал: каждое его слово упадёт, как зерно в плодородную землю. Глухое эхо подземных руин повторило слоги: «…бя-та… бя-та!..»

— Варшавская шпана! — голос Мериноса был низким, приглушённым, но энергичным. — Завтра день расплаты! Пятьдесят тысяч человек придут завтра на стадион, один человек должен там остаться. Мёртвым остаться на земле! Это человек, который отравил вам жизнь в этом городе, — знаете, о ком я говорю!

Будто злое рычание прокатилось по толпе слово. Глухой гул нарастал со всех сторон. Свечи дрожали в нетерпеливых руках.

— Тихо! — гаркнул Меринос. — Тихо, а то ещё кого-нибудь сюда накличете. Я ещё не окончил. Завтра каждый из вас получит билет на матч. Это подарок от гражданина Кудлатого.

— Да здравствует Кудлатый! — разнёсся ликующий пьяный крик. Ещё секунда, и он распространился бы, как пожар среди сложенного в одном месте хвороста, если бы не Шая, одним прыжком очутившийся рядом с незадачливым крикуном; по дороге он сорвал с чьей-то головы шапку и заткнул ею разинутый рот.

— Только без манифестаций! — в голосе Мериноса зазвенела нотка горького юмора. — Ведь мы в центре города. И хотя завтра милиция поблагодарит нас за оказанную услугу, сейчас я предпочитал бы не вступать с ней в контакт. Ну как, коллеги?