Леопольд Тирманд - Злой

— Ах ты ж, лохмотник. Сейчас я тебе покажу, глупая крыса! Хочешь, чтобы тебя зацапали? И где только таких баранов берут! Не понимаешь, что с ними нужно по-хорошему, болван? Всё самому приходится…

Мордастый вынул деньги из кошелька и спрятал в карман, зашвырнув кошелёк далеко в темноту. Но едва он коснулся земли, как его подняла чья-то заботливая рука.

— Пятьдесят мне, остальные поделим, — заявил мордастый, пряча руку в карман. — Или лучше — вот тебе, Стасик, беги за водкой. Купи огурцов, понял?

Когда и откуда ударила в эти шесть фигур молния, никогда не узнает ни одно из шести заинтересованных лиц. Хотя молния никогда не бывает мягкой, но то, что очутилось сейчас на смёрзшейся глине среди шести сильных, ловких и готовых на всё парней, было настолько мягким, что не подняло ни малейшего шума, и в то время настолько гранитно-твёрдым, что совершило нечто небывалое — сразу же сбило с ног пятерых из шести. Шестой в ту же секунду от мощного удара в живот полетел на кучу замёрзшей глины. Несколько минут в сплошной темноте и молчании кипел необычный, страшный бой. Неведомо откуда градом сыпались удары в рот, в живот, шею, в сердце. И люди начинали кашлять, давиться болью и страхом, хрипеть: «Мой глаз! Голова! О Езус! Голова! Убивают! А-а-а-а-а!»

Мордастый, которого бросили на кучу глины, застонал, открыл глаза, и это стало причиной его полного поражения. Напротив, в темноте, пылали глаза — такие пронзительно белые, что у мордастого подкосились колени. Его шестнадцатилетнюю душу, которая доныне не знала, что такое испуг, внезапно охватил невыразимый ужас. Нащупывая вслепую дорогу, спотыкаясь на глинистой насыпи, падая и обдирая себе руки, этот человек, не боявшийся в своей короткой жизни ни крови, ни ножа, бросился бежать. Всё быстрее и быстрее нёсся беглец по знакомым пригоркам. Наконец добрался до дыры, собственноручно вырезанной когда-то в проволочной ограде, пролез на другую сторону и очутился за троллейбусным парком. Почувствовав себя увереннее, глубоко вздохнул, вытер рот и протянул руку к полоске света, падавшей от уличного фонаря.

— Кровь! — тихо прошептал он и вдруг почувствовал, что не один. Ничего не видел и не слышал, но что-то заставило его бежать. Тяжело дыша, парень перебрался через груду камней и ограду, отделявшую троллейбусный парк от улицы. Ему даже в голову не приходило защищаться, схватить на бегу камень, принять бой в закоулках, которые он знал, как собственный карман, где ой столько раз бил других… Наконец беглец бросился в проход между домами и руинами костёла. Он не слышал, но всем телом ощущал погоню. Его тяжёлое, с присвистом, дыхание заставило остановиться Зенона и Марту, которые в это время шли по другой стороне улицы. Они видели, как тёмная фигура, далеко опередив их, шатаясь, взбежала на ступеньки портала, а за ней метнулось что-то, похожее на тень, какой-то стёртый силуэт. Трудно было сказать, тень это или живой человек.

Беглец, обогнув колоннаду, очутился в тёмном притворе костёла. Здесь он на миг заколебался. Сердце колотилось как бешеное. Но выбора не было. Оставался только головоломный прыжок в темноту. Там, внизу, было спасение, беглец хорошо знал, что среди тонких колонн паперти, среди свалки толчёного кирпича, прячутся железные двери старого бомбоубежища. Оно вело к подземным ходам, известным только нескольким людям. Парень прыгнул. Но не успел он подняться на исцарапанных, окровавленных руках, как тень с кошачьей мягкостью упала рядом. Собрав остаток сил, мордастый поднялся и бросился между колоннами паперти к железной крышке люка.

Именно тогда Марта и Зенон услышали страшный, полный отчаяния крик, вой человека, от которого у обоих замерли сердца.

— А-а-а-а-рх-х-х!.. — хрипело в руинах огромного костёла.

Они подбежали к ступеням портала. Зенон уже поставил ногу на ступеньку, но Марта тревожно шепнула:

— Нет! Прошу тебя, Зенон, не надо…

Крик не повторился. Зенон не был трусом, но уже минутой позже почувствовал признательность к Марте. Она думает о нём!

— Какие-то счёты хозяев Чернякова! — сказал он с усмешкой.

Снимая ногу со ступеньки, Зенон зацепился за что-то мягкое. Наклонился. Это была клетчатая, набитая газетами, велосипедная шапочка.

— Смотри, я же говорил, — с гордостью сказал Зенон: он угадал!

Марта смотрела на шапку широко раскрытыми глазами. На какую-то долю секунды ей показалось: она что-то понимает!

— Куба! Ку-ба-а!

Колянко выглянул в коридор. На лестнице что-то пронеслось, как горная лавина.

— Куба-а-а! Где он, этот…

В конце коридора появился какой-то шар, быстро растущий на глазах. За несколько метров от Колянко он притормозил. Перед журналистом стоял улыбающийся Кубусь.

— Я здесь, пан редактор. В чём дело?

Колянко втащил его в комнату и запер дверь.

— Ты, пацан сопливый, — проговорил он с горьким упрёком.

Кубусь выпрямился.

— Не буду, пан редактор, — пообещал он, на всякий случай отступая, — клянусь самой чистой и невинной любовью, которую питаю к вам в сердце своём. Больше не буду! Но что случилось?

— Мальчик, — сказал Колянко сладким голосом, — мальчик, садись. Смотри, я взлелеял тебя на собственной широкой и волосатой груди. Ещё малолетним мальчишкой ты беззаботно играл под моим могущественным покровительством, своевольно резвясь среди новинок в промтоварных магазинах, прогулок по столице и сообщений о новых трамвайных линиях и ранних овощах в овощных лавках. И что же!? Так ты меня благодаришь? Вот она, твоя любовь к тому, кто вскормил тебя плодами с дерева познания добра и зла!

На круглом веснушчатом лице двадцатидвухлетнего Кубуся отразились боль и растерянность. Судя по всему, он был глубоко тронут.

— Пан редактор, — воскликнул он, — не говорите так, прошу вас! Нельзя так! Вы же знаете, что я, как скала, как утёс, возле вас, пан редактор. Вы всегда можете доверчиво опереться на меня своим утомлённым телом. Ради вас я готов на всё, на самую большую жертву, готов… пусть будет, что будет!.. готов немедля сбегать за сигаретами и даже, — здесь Кубусь закрыл ладонью глаза и с выражением муки на лице повесил голову, — даже принести чай!

— Умолкни, — преодолевая явную взволнованность, прикрикнул на него Колянко. — Дай мне опомниться. Хорошо, хорошо, не буду больше мучить такую жалкую личность, как ты. Читал сегодняшнее «Жице»?

— Нет, — беззаботно ответил Кубусь, — не читал. Я не привык спозаранку читать бездарные страницы нашего конкурента. В этот час я читаю только то, что сам вчера написал. А вообще, — в голосе Кубуся зазвенело презрение, — удивляюсь я вам, пан, что вы, такой интеллигентный человек, тратите утреннее время на чтение этой… газеты.

— Закрой рот! — оборвал его Колянко. — Вот, читай!