Леопольд Тирманд - Злой

Кубусь серьёзно кивнул головой. В такие минуты он особенно ощущал, насколько сильное чувство связывает его с Колянко. Куба вышел из комнаты. Колянко подошёл к окну и закурил сигарету. За сплетением железнодорожных путей лежала западная Варшава: крыши, сохранившиеся развалины, комплексы фабричных строений Товаровой, Карольковой, Золотой, Луцкой, Гжибовской, Крахмальной улиц.

……………………………………………………

……………………………………………………

Услышав телефонный звонок, Колянко вздрогнул.

— Это я, Куба, — услышал он в трубке.

— Что такое?

— Ничего особенного. Погода улучшается…

— Ты звонишь, чтобы сообщить мне об этом?

— Нет, не только поэтому. Я хотел вам сказать, что очень проголодался.

— Ну иди пообедай.

— Именно это и собираюсь сделать через минуту. Я уже чую запах зраз с кашей.

— Неплохо. Спасибо за сжатую информацию. Только разве это меня касается?

— Правда? Совсем не касается? Жаль. Ну, тогда до свидания.

— Прощай, молодой бездельник!

— Ага! Ага! Чуть было совсем не забыл. Хотел вам ещё сказать, что некий пан Михал Дзярский работает казначеем Варшавского общества филателистов. Целую пана редактора в щёчку…

— Куба!.. — по ту сторону провода не было уже никого.

Троллейбус № 34 объезжает небольшой сквер за памятником Мицкевичу и заканчивает свой путь среди каменных домишек семнадцатого столетия в северной части Краковского Предместья. Тут его ожидает уже целая очередь, особенно около двух часов дня. Именно в это время, слегка запыхавшись от быстрого бега, доктор Гальский присоединился к очереди и, сделав глубокий вдох, занял место в самом её конце. Впереди него стояла видная красивая пани бальзаковского возраста, одетая с безукоризненной, дорогой, хотя и слишком подчёркнутой элегантностью. Она повернулась к нему и при виде стройного блондина с приятным мальчишеским лицом, в модном, немного экстравагантном пальто бежево-песочного цвета слегка улыбнулась. Через минуту за Гальским оказался невысокий молодой человек в брезентовой куртке с меховым воротником, из-под которого кокетливо выглядывал яркий галстук-бабочка. Молодой человек грыз засахаренный миндаль, так называемые «камешки», и, казалось, был полностью погружён в свои мысли.

Широкий, похожий на бочку, красный троллейбус быстро заполнялся людьми, длинная очередь быстро в нём исчезала. Всё время подходили новые пассажиры. За Гальским и владельцем цветистой бабочки вошли несколько студентов, монахиня, три домохозяйки, двое монтёров городской электростанции со своим инструментом, немолодой пан в шапке-ушанке, пехотный офицер, худой длинноволосый мужчина, накрашенная девица в жёлтом платочке и много других.

Молодая кондукторша с миловидным лицом подала сигнал, машина двинулась. Со стороны мостовой послышались крики:

— Подождите, подождите! Тут ещё есть люди! — словно троллейбусы перевозили преимущественно пшеницу. Водитель остановился. В троллейбусе было уже так тесно, что возможность достать из кармана деньги казалась такой же недостижимой, как квадратура круга, но пассажиры стали вытаскивать деньги, сдвигая друг другу с голов шляпы и платочки, попадая соседям в чувствительные места. С улицы снова кричали: — Что за люди! Посередине столько места, а ребёнок висит на подножке! — И пассажиры теснились ещё сильнее, попадая руками в чужие карманы, рукава и воротники. Красивая дама плотно прижалась к доктору Гальскому, который, пытаясь из вежливости отодвинуться от неё, больно придавил ногу юноше с «бабочкой».

Тот зашипел:

— А-у-у-у! Пан! Прошу вас, осторожно.

Гальский извинился и подумал: «Духи у дамы хорошие, но чересчур крепкие». Ребёнок на подножке оказался раскрасневшимся от усилий, широко улыбающимся человеком, у которого был вид референта солидного учреждения по закупке хозяйственных товаров. Троллейбус снова тронулся с места, но, проехав несколько десятков метров, с достоинством остановился, поскольку на крыше его что-то треснуло. Водитель, как пловец на старте, нырнул в толпу, загромоздившую выход, и выскочил из машины; люди стали выходить, пытаясь посмотреть, что случилось. Тогда троллейбус по собственной инициативе проехал ещё немного, и кучка любопытных с водителем во главе растерянно кинулась вдогонку. Наконец все влезли обратно, водитель важно сел за руль… и машина не двинулась. Среди глухих стонов пассажиров выделился ломающийся голос старого пана в шапке-ушанке:

— Почему мы не едем, Боже милостивый? Когда мы отправимся в путь?

— Когда вы, пан, снимете руку со звонка, — ледяным голосом ответила кондукторша с миловидным лицом.

Пан в ушанке отпустил поручень со звонком. Троллейбус поехал, а пан зарылся лицом в бело-голубой фланелевый свёрток, который держала на коленях молодая женщина. Из свёртка донёсся пронзительный гневный плач ущемлённого в своих правах младенца.

На остановке ожидала новая штурмовая группа, которая немедленно стала пробираться внутрь.

— Стоят себе в проходе и ни с места, ни в ту, ни в другую сторону… Чего это вы, пани, так толкаетесь?

— А как мне толкаться? Пан! Мои чулки! Что у вас там внизу? — слышалось со всех сторон. Напирали невыносимо.

— Пустая машина, клянусь счастьем! — надрывался какой-то мужчина на подножке, — а никак не дадут войти. Что за люди! Все ведь хотят ехать.

Снова с шипением открылись входные двери. На тротуаре стояли трое: двое стареньких бедно одетых слепых и пан средних лет. Пан помог старикам взобраться на подножку и сказал водителю:

— Будьте добры, пан, высадить этих граждан на Ясной, хорошо?

Водитель кивнул, и троллейбус покатил дальше. Слепые, мужчина и женщина, неуверенно покачивались, лихорадочно хватаясь друг за друга. Их тут же поддержали сочувствующие руки, что, впрочем, мало помогало. Белые палки стариков, незавернутая буханка хлеба, которую держал под мышкой слепой мужчина, терзали сердце, как несправедливое обвинение, и возбуждали горячее всепобеждающее сочувствие.

Ближайшее сиденье занимали двое юношей в беретах, с худыми свежевыбритыми лицами. Они сидели молча. Один равнодушно ковырялся в носу, другой с интересом разглядывал слепых. У обоих молодых людей были светло-жёлтые грязноватые шарфы, в лице каждого было что-то отталкивающее: у одного — верхняя челюсть, свидетельствующая о грубости, у другого — неуклюже сплющенный нос. Слепые опирались на их колени.

— Такие не встанут, — проворчал пан в ушанке.

— Молодёжь… воспитание… — довольно громко сказала какая-то женщина.

— Пан, — не выдержал один из монтёров, — эти места для инвалидов.

Юноша с грубой челюстью равнодушно посмотрел на него.

— Неужели? Вот так новость!