Леопольд Тирманд - Злой

Нет в мире города, где снег так менял бы свой нрав и повадки, как в Варшаве. Нигде он не умеет так быстро и безнадёжно превращаться в грязное удручающее месиво, зато нигде и не падает так восхитительно, как в этом городе. Снег сыплется мягко и без шелеста, укрывает всё пушистой белизной, которая переливается ночью синеватыми отблесками на крышах и в скверах, пробуждая тоску по ушедшему детству.

В тот мартовский вечер снег падал вокруг киоска Юлиуша Калодонта, словно в сказках Андерсена, — беззвучно, густо и успокаивающе. Было позднее время, и пан Юлиуш Калодонт тщательно паковал свой печатный товар, прежде чем предаться заслуженному отдыху при мягком свете домашней лампы. Он старательно складывал «Проблемы» и «Пшняцюлки», с чувством насвистывая «Лети, пташка, высоко…», и одновременно размышлял о том, какая это чисто польская песенка. Поэтому большой камень, неожиданно разбивший переднее стекло киоска, явился для старика ошеломляющей неожиданностью. Камень пролетел всего в нескольких миллиметрах от головы Калодонта, со звоном разбил неоновую лампу, и киоск окутала полная темнота.

В первую секунду пан Калодонт сощурился, зажмурил глаза. И в самом деле, внезапный переход из приятной атмосферы репертуара хора «Мазовше» к суровым переживаниям человека, окружённого врагами в средневековой крепости, вполне оправдывал такую минутную растерянность.

Калодонт сразу же опомнился, быстро выдвинул нижний ящичек и полез туда. Но тут же он ещё сильнее сощурился и крепче зажмурил глаза. Рядом с киоском раздался ужасающий крик истязаемого человека, потом пронзительный стон, словно кому-то ломали руки и ноги, а затем — быстрый панический топот, не заглушаемый даже пушистым ковром только что выпавшего снега.

Как долго старик сидел в той же позе — сказать трудно. Немного уверенности придала ему полная тишина вокруг. Калодонт поправил фуражку и осторожно высунул голову в разбитое оконце. Улица была безлюдна. Мягко падал снег, по площади Трёх Крестов торопливо шагали запоздалые прохожие.

Старик на минуту присел, держась рукой за сердце, которое никак не могло успокоиться. Внезапно он содрогнулся. Возле киоска стояла какая-то фигура. Не видно было ни лица, ни очертаний силуэта; нельзя было понять — высокая это фигура или низенькая. И хотя нервы Юлиуша Калодонта совсем расстроились, остатки здравого смысла подсказали ему, что неизвестный стал между ним и фонарём так ловко, что заслонил и без того скупой свет. Это был, правда, короткий проблеск сознания в мыслях Юлиуша Калодонта. Через минуту со стороны невыразительной фигуры донеслось:

— Добрый вечер, пан Калодонт.

И мужественный старик снова впал в какой-то гипноз.

— Дддобрый вввечер, — пробормотал он и, пытаясь вернуть себе самообладание, добавил:

— Чем могу ссслужить?

— Пачкой сигарет и своей дружбой… — услышал он серьёзный ответ. Голос был тихий, но звучный, немного суровый.

— Что-о? Что-оо эт-то значит? — пролепетали губы Калодонта под обвислыми усами. Неуверенным движением он положил перед собой пачку сигарет.

— Это значит: я очень хочу, чтобы мы стали друзьями, пан Калодонт, — проговорил неизвестный изысканно вежливо. — Я ищу друзей, пан Калодонт, и подумал именно о вас. Кажется, вовремя… — Калодонту показалось, что незнакомец жестом указал на камень, лежащий на одной из полок. Затем неизвестный положил деньги и взял сигареты. На указательном пальце его руки заблестел миллиардами огней огромный, великолепный бриллиант в массивной платиновой оправе.

Через секунду свет упал на изумлённое, испуганное лицо Юлиуша Калодонта. Возле киоска никого не было. Никого — только белая снежная тишина.

Длинный ряд автомашин стоял возле бензозаправочной станции на Польней. За небольшим «опелем» — большой «ФС Люблин», за похожей на утку машиной «ИФА» — стройный «Стар-20», за мощной «Варшавой» — чёрный «шевроле де люкс». Водители, сидя на подножках машин, с наслаждением курили. Был погожий день, конец марта, первым лёгким дыханием весны повеяло в Варшаве.

— Ну и как? — спросил чумазый парень с волосами цвета соломы. — Снова что-то?

— Ничего нового, — ответил немолодой седоватый мужчина в лоснящейся от машинного масла кепке. — После той истории на Садыбе у нас ничего нового…

— Постой, постой, увидите, — заявил, подходя, высокий худой шофёр в расстёгнутом кожухе, — не тут, так где-нибудь в другом месте. Увидите…

— Что за дела? — приблизился к собеседникам плотный шофёр в комбинезоне. — Я был там, когда произошло это побоище на углу Видок и Кручей… Что за дела?

— Холера его знает… — склонившись над мотором, ответил шофёр в форме какого-то министерства и войлочных туфлях.

— Но фраеры не перестают нападать, — снова откликнулся парень с соломенными волосами. — Даже страшно ездить ночью!

— Страх — это глупости, — возразил шофёр в комбинезоне. — Если успеешь схватить ключ, то не пропадёшь. Лишь бы успел схватить.

— Почему фраеры? — с вызовом бросил немолодой шофёр. — Откуда ты знаешь, что фраеры? Сколько их там, ты знаешь?

— Много, — ответил худой в кожухе. — Наверняка много. Слышно ведь то тут, то там. То под Варшавой, то в городе…

— Пока что шофёров не трогают, — сказал коренастый в комбинезоне, — но как зацепят, придётся советоваться. Сообща — это единственный способ…

— Холера его знает, что это за способ, — ответил шофёр в униформе. — Хуже всего, что ничего не знаешь.

— Полкило сахара, четыре яйца и овсяные хлопья, — попросила женщина у прилавка. — Пани, дорогая моя, слышали новости? — повернулась она к соседке.

— Что там снова, милая пани Ковальская?

— Да опять, опять на Маримонтской.

— Что скажете, пани Ковальская?

— Если дадите мне десять грошей, то я вам дам целый злотый.

— Вот, вот, моё золотко. А что на Маримонтской?

— Дайте мне, пани, уксус, дрожжи и порошок для печенья.

— Я даже сына боюсь отпускать, дорогая пани!

— А сколько же вашему сыну?

— Двадцать шестой идёт, но это такой ребёнок, никогда не уступит, всё бы только спорил.

— Так что же произошло на Маримонтской, пани Ковальская?

— Да приехали, избили, искалечили и уехали.

— А сколько их было?

— Наверное, человек тридцать.

— Для меня пять кубиков бульона, панна Зося…

— А кто их видел, этих людей?

— Никто. Приехали и уехали.

— И кого же так? Ожехощаков, пани, знаете? Такие хорошие ребята из седьмого номера на Коллекторской?

— Хорошие-то хорошие, но неплохо, что им хоть раз кто-то набил морду… Моего зятя в прошлом году чуть не убили, подонки…

— Такой был спокойный район этот Маримонт, а теперь чужие мерзавцы приезжают и дерутся!