Леопольд Тирманд - Злой

— Что будете заказывать, панове? — спросила розовощёкая пухленькая официантка в белом фартучке и наколке на голове.

— Дайте мне венский сырник, кофе и содовую воду, — попросил Колянко.

Дзярский заказал полчашки чёрного кофе.

— Чем могу служить, пан редактор? — спросил он с холодной, осторожной вежливостью.

Колянко с минуту барабанил пальцами по краю испещрённого голубыми жилками столика. Наконец он заговорил:

— Моя фамилия Колянко. Эдвин Колянко.

— Об этом я уже догадался. Давно хочу с вами познакомиться, пан.

— Очень рад. Тем более, что я собирался предложить вам союз.

— Чем может быть полезен прославленному журналисту скромный офицер милиции? Разумеется, я очень рад, но боюсь, что, возможно, такое лестное предложение сделано мне незаслуженно или по недоразумению.

— Нет, — спокойно ответил Колянко. — Я точно знаю, что это не так.

Дзярский бросил на него острый неприязненный взгляд.

— Хорошо, — согласился Дзярский. — Не будем об этом говорить.

— Как же так? — возразил Колянко. — Мы должны и будем об этом говорить. Разве что вы встанете и молча покинете кафе. Но это, — усмехнулся он, — было бы невежливо.

За соседним столиком в чьей-то руке дрогнула газета «Жице Варшавы». Если за ней прятался человек, то он в эту минуту лихорадочно, но незаметно старался поближе придвинуться к Дзярскому и Колянко.

……………………………………………………

— Пан журналист, — решительно заявил Дзярский, — прошу ясно и откровенно сказать мне, чего вы хотите и чем я могу вам быть полезен. Если это в моих силах, постараюсь удовлетворить ваше желание.

— Хорошо, я скажу. Но прежде спрошу у вас, что вы знаете о нападениях на людей и скандалах, которые последнее время всё чаще случаются в Варшаве, причём пострадавшими оказываются субъекты, известные как хулиганы или, по крайней мере, как граждане с весьма сомнительной репутацией.

Дзярский засмеялся. «Идёт на откровенность», — подумал он с лёгкой тревогой.

— Об этом говорят в городе, — уклончиво ответил он. — Разное говорят. Но вы на ложном пути, дорогой пан Колянко. Хуже всего то, что мы не найдём общего языка. Вы должны понять, уважаемый пан журналист: откровенный разговор между нами невозможен, и то, что мне известно, я вам не скажу. Нас разделяет специфика наших профессий.

— Либо, — тихо и уверенно проговорил Колянко, — это означает, что вы, пан, знаете не больше, чем я, то есть почти ничего.

«Он совершенно прав, — со злостью подумал Дзярский, — выиграл! Если бы я что-то знал, то постарался бы убедить его, что разговариваю с ним достаточно откровенно. Моё поведение было ошибкой».

— Согласен, — спокойно обронил он, — на этом закончим обсуждение данной темы.

— Нет. Посоветуемся ещё относительно ближайшего будущего. Вероятно, вы предвидите, как и я, что вскоре произойдут достаточно значительные события, какая-нибудь кампания-ответ.

— Ответ? — удивился Дзярский. — Чей? Кому?

— Варшавских хулиганов своему преследователю и мучителю. Не те это люди, чтобы со слезами раскаяния на глазах простить обиду.

— Глупости, — раздражённо ответил Дзярский. — Мы в милиции называем это взаимными расчётами преступного мира. Поскольку хулиганство — общественное явление, возникающее в основном стихийно, трудно допустить, чтобы оно могло организовать какую-то продуманную, широко спланированную кампанию. Если даже вы предполагаете, что в омутах великой Варшавы существуют люди, которые пытаются самочинно урегулировать эту проблему, то для нас, для милиции, это всего лишь проявления беззакония, с которым мы будем бороться сурово и неукоснительно. А вообще вы, журналисты-романтики, часто отыскиваете спрятанные и, как правило, преувеличенные сенсации на свалке большого города, среди всяческой грязи и отбросов.

— Поздравляю, — иронично усмехнулся Колянко. — Вы, пан, законченный юрист. Образцовый юрист, милиционер и страж порядка. Но у меня есть собственное мнение по этому поводу. В конце концов, мы живём в Варшаве; couleur locale [1] Местный колорит (франц.) , знаете ли, пан, советую вам как-нибудь пройтись весенним вечером под фабричными стенами Крахмальной или Хлодной улиц, полежать где-нибудь на окраине, на замусоренном лугу, покрытом сухой травой и обломками кирпича. Или присесть на минуту над глиницами Мокотова, вслушиваясь в варшавский вибрирующий воздух, побродить среди железнодорожных путей и насыпей Восточного вокзала. Возможно, тогда вы, пан, что-нибудь и уловите в путанице моральных проблем и обычаев, среди которых рождаются и разворачиваются различные дела — те, что вы называете романтической сенсацией, выдуманной журналистами.

— Знаю, — спокойно ответил Дзярский. — Я же сам из тех мест.

— Это чувствуется. По вашему акценту.

— Не кажется ли вам, что здесь пахнет горелым? — спросил Дзярский.

— Нет, — удивился Колянко.

За соседним столиком развёрнутые листы газеты быстро упали вниз. Однако не настолько быстро, чтобы утаить от взгляда Дзярского маленькую дырочку, прожжённую сигаретой на краешке газеты. Маленькую дырочку, которую по небрежности мог прожечь увлечённый содержанием статей близорукий читатель. Но этой дырочки было вполне достаточно, чтобы сквозь неё хорошо видеть ближайший столик и сидящих там людей.

— Прекрасно, — отозвался Колянко. — Видите пана за соседним столиком? Какой колоритный реквизит этого кафе…

Пан за соседним столиком носил негнущийся, наверное, целлулоидный воротничок с уголками и чёрный галстук. На стуле рядом висел зонтик и лежал чёрный котелок. Этот пан с утомлённым видом, словно после длительного чтения, снял с длинного жёлтого носа пенсне. Затем он слегка поклонился Колянко. Тот с усмешкой ему ответил.

— Знакомый? — спросил Дзярский.

— Я встретил его сегодня днём на выставке, когда искал вас. Понятия не имею, кто он. Наверное, какой-то филателист.

— Ошибаетесь. Это вовсе не филателист.

— Во всяком случае, коллекционер, такой у него вид.

— Коллекционер? — задумался Дзярский. — Но чего именно?

Колянко подозвал официантку. Они расплатились и вышли. Был холодный мартовский вечер. С Вислы дул порывистый ветер.

— Благодарю вас, пан журналист, — проговорил Дзярский, подавая Колянко руку. — Спасибо за приятный разговор.

— Приятный? — удивился Колянко со снисходительной иронией. — Это прилагательное кажется мне не очень подходящим.

— Видите ли, мы, филателисты, воспитываем в себе особую, мелочную деликатность. Каждый зубец почтового значка, оттенок цвета, толщина мельчайшей чёрточки имеют в филателистике большое значение.

— К чему вы мне это говорите?

— Мне кажется, я вас понимаю. Вы просто не можете успокоиться, как прирождённый журналист, что вокруг вас происходят вещи, о которых вам ничего не известно. Я милиционер, и мой долг не только знать, но и предвидеть, а также классифицировать такие вещи в соответствии с законом. В этом и состоит принципиальное различие между нами.