Леопольд Тирманд - Злой

Гальский бывал тут редко. Он хорошо знал, но не очень любил это кафе. Увидев пана, который уже расплачивался с официантом, доктор быстро и ловко нацелился на свободное место и вскоре удовлетворённо вытянул длинные ноги, закурил сигарету и заказал кофе.

«Смешно, — подумал он, — я готовлюсь к этому свиданию, будто мне восемнадцать лет. А ведь уже стал забывать, что возможно такое настроение».

Гальский чувствовал себя сейчас, как после первого выигранного сражения: при одной только мысли, что Марта могла прийти, когда у него ещё не было столика, его охватила тревога и исчезла свойственная ему мягкая ирония. «Это серьёзно, — неохотно отметил он, — это в самом деле становится безрассудно серьёзным если меня волнуют такие мелочи».

Из-за блестящей черноты пианино ему улыбалось знакомое лицо: Гальский знал молодого пианиста. Они служили вместе в армии, были приятелями. Их сближала общая любовь к лёгкой музыке.

Пианист многозначительно подмигнул и заиграл «Жду тебя». Гальский усмехнулся и погрозил ему кулаком:

— Ах ты, негодяй!

Однако его глаза всё время обращались к входной двери. Напрасно Гальский пытался заинтересоваться соседом. За два столика от него сидел мужчина, на мгновение привлёкший к себе внимание молодого врача. Это был крепкого сложения прекрасно одетый пан с красивым, смуглым, немного слишком мясистым лицом.

«А может, она не придёт?» Гальский ощутил терпкую боль тревоги где-то в области сердца. Он посмотрел на часы: до условленного времени оставалось ещё пять минут.

……………………………………………………

Вошла Марта. Гальский встал. Посетители, сидевшие за соседними столиками, быстро окинули её оценивающими взглядами. Оценка была положительной. Знатоки остановили на ней внимание несколько дольше, чем обычно бывает в таких случаях. Крепко скроенный элегантный пан смотрел на неё довольно-таки пристально. Пианист сделал жест изумления. Гальский улыбнулся. Марта села. Пианист заиграл «Чай на двоих». К столику подошла официантка.

— Чему вы улыбаетесь? — спросила Марта.

— О, причин множество, — ответил Гальский, — я вам о них расскажу по порядку. Прежде всего, под этой улыбкой я прячу душевное облегчение.

— После тяжёлых забот и переживаний?

— Да. Я боялся, что вы не придёте.

Марта слегка покраснела и улыбнулась. Трудно было угадать, что в этом заявлении шутка, а что — искреннее признание.

……………………………………………………

Пианист легко и выразительно играл песенку «Юноша, которого я люблю».

— Что это за знакомая мелодия? — задумалась Марта.

— Она называется «Юноша, которого я люблю». Я учился под неё танцевать на первых школьных вечеринках. Это далёкие времена.

— Да. У меня такие же воспоминания, связанные с этой мелодией.

— У каждого из нас есть воспоминания, — проговорил Гальский бездумно и банально, — но не у каждого есть такой человек, как в песенке.

— У меня нет… — поспешно сказала Марта.

«Зачем кривить душой?» — сердито подумал Гальский.

«Для чего я лгу? — мысленно упрекнула себя Марта и внезапно словно опомнилась. — Я вовсе не лгу. Так оно и есть. Нет такого человека. Я даже на секунду не вспомнила о Зеноне».

— Я не лгу… — повторила она свою мысль вслух, хотя Гальский ни о чём не спрашивал.

Спокойные ясные глаза Гальского были полны недоверия.

— В конце концов, — сказал он с явной насмешкой, — я последний, кто имеет право об этом спрашивать.

— Неправда, — на лице Марты снова появилось задиристое выражение. — Вы имеете бесспорное право на вопросы. Вы же промыли мне страшную рану на виске в комиссариате, проявили готовность проводить меня домой и даже предложили помощь моей бедной больной матери. Я уже не говорю о семи телефонных звонках…

Это было очень бестактно, и обоим стало неловко. Казалось, что все вокруг чувствовали то же самое, что люди за соседними столиками понурились, официантки беспомощно развели руками и даже пианино сейчас закроет какая-то сверхъестественная сила.

И вдруг оба рассмеялись.

— Из-за чего мы ссоримся? — спросил Гальский. — У нас ведь почти одинаковые волосы.

Действительно, их волосы были похожего цвета — цвета старого, потускневшего, уже не очень блестящего золота. Кое-где более светлые пряди, цвета платины пробивались в гладкой, стянутой сегодня сзади причёске Марты и в мягких, слегка вьющихся над лбом волосах Гальского. Оба наклонились вперёд и какое-то мгновение смотрели друг на друга.

— Больше всего мне нравится, что вы, собственно, совсем не красивы, Марта, — заявил Гальский. — Эти скулы, немного выдающиеся вперёд, этот воинственный, вечно готовый к скандалу нос…

Пианист улыбался Гальскому, играя «Красивая девушка, как мелодия».

— Мне вообще ничто не нравится, — весело и беззаботно ответила Марта. — Я не люблю приятных лиц, а у вас как раз такое лицо… Ужасно хочется подарить вам коробочку с леденцами.

— Неправда. Это совсем не так. И вам этого вовсе не хочется.

— Возможно, я и говорю неправду, — согласилась Марта. — Но и вы тоже. Разве я противная?

— Этого я не сказал. Пусть вы совсем не противная. Но что с того?

На пороге появилась высокая фигура элегантной женщины. Красивое модное пальто, чёрные замшевые туфли на высоких каблуках, небольшая шляпка с вуалью и дорогая серебристая лиса — всё производило впечатление богатой, хотя и слишком подчёркнутой элегантности. Увидев даму, из-за столика поднялся мужчина со смуглым лицом. Только теперь стало видно, какой он высокий и крепкий. Дама улыбнулась, кивнула головой и подошла к его столику. Потом села и огляделась вокруг. При виде Гальского она посерьёзнела, улыбка исчезла с её лица. Гальский встретился с ней взглядом. «Откуда я знаю эту пани? — подумал он. — Ах, это же та, что в троллейбусе», — вспомнил доктор, не без удовольствия глядя на неё. Пианист медленно, явно охотно играл «Благодарю за память!» Дама перевела взгляд на Марту и довольно долго к ней присматривалась, в её глазах читалось, холодное злое любопытство. Наконец она углубилась в сдержанный разговор с мужчиной, у которого было красивое смуглое лицо.

— Марта, — спросил Гальский. — Что нам дальше делать с этим так хорошо начавшимся вечером?

— Наверное пойдём домой, чтобы с помощью здорового сна подготовиться к завтрашнему трудовому дню.

— О нет! — внезапно запротестовал Гальский. Никаких мыслей о завтра. Его не существует. Я ощущаю в себе упорство предков, которые настойчиво выкорчёвывали неприступные чащи. Завтра опять начнутся двухнедельные унизительные телефонные разговоры о новой встрече. Я это знаю. Знаю уже на память номера телефонов Национального музея, мог бы даже с успехом стать гидом. А сегодня я не выпущу вас своих когтей.