Владимир Гриньков - Так умирают короли

Он кивнул. К нему подступился наш гипнотизер. Через несколько минут все было готово. Виктор лежал в кресле, закрыв глаза, и размеренно дышал, так что был похож на спящего.

– Проблем не будет? – обеспокоился я.

Гипнотизер покачал головой.

– Он сейчас что-нибудь слышит?

– Он слышит все. Но все забудет, когда очнется по моей команде.

В павильоне уже появились люди, до сих пор скрывавшиеся от глаз нашего героя. Ко мне подошла Светлана.

– Ну как? – осведомился я.

– Звук нормальный.

– Я не о том, – засмеялся я.

И она, поняв, тоже засмеялась.

– Все в порядке, Женя.

Взъерошила мне волосы.

– Но еще посмотрим, каким он будет императором.

– Хорошим. Я в него верю.

Кресло с Виктором уже катили в соседний павильон, где был воссоздан интерьер императорской спальни. Там его уложили в кровать, предварительно переодев в ночную рубашку. Гипнотизер ходил по павильону, нервно похрустывая пальцами, и торопил.

– Не надо затягивать! Пора его возвращать!

Я быстро переоделся в костюм гвардейского офицера. «Спальню» уже покинули все посторонние. Оставались: император Павел, я – его адъютант и гипнотизер. Очень скоро Павел начал пробуждаться. Гипнотизер ушел. Мы остались вдвоем.

Павел Первый открыл глаза и увидел нависший над ним балдахин. Некоторое время он лежал неподвижно, пытаясь понять, где он находится. Наконец повернул голову и увидел меня. Я щелкнул каблуками. Звякнули шпоры.

– С пробуждением, ваше величество! – елейным голосом произнес я.

Император смотрел на меня с сомнением и подозрительностью.

– Прикажете одеваться? – спросил я.

Павел только сейчас заметил, что на нем ночная рубашка. Я щелкнул пальцами. Опочивальня тотчас наполнилась людьми в расшитых камзолах. С буклей их париков сыпалась взаправдашняя пудра. Они принялись облачать императора в панталоны и мундир, а я между тем, не давая Павлу времени на размышления, уже вводил его в курс государевых дел.

– Посол гешпанский и посол аглицкий просят аудиенции у вашего величества.

Я отвлекся от содержимого сафьяновой папочки и выразительно посмотрел на своего императора.

– Не сегодня, – после некоторого раздумья ответил Павел.

Я видел, что он еще не сориентировался и вряд ли понимает, что происходит вокруг него.

– Несколько указов, ваше величество, ожидают вашей подписи. Указ о беглых крестьянах. Указ о Синоде. Указ о смешении астраханского губернатора.

Я протянул императору папку с указами. Он всмотрелся в аккуратную вязь непонятных для него слов, и что-то в нем, как мне показалось, дрогнуло.

Начал верить, что все происходящее – не сон. А я уже протягивал ему гусиное перо – для подписи. Слуги мешали, и он отстранил их осторожным, совсем не царским, жестом.

– Где подписать? – спросил он у меня.

Подпись поставил там, где я указал. Вывел нетвердой рукой: «Павел». Подумал и добавил: «Первый». Чтоб историки не запутались, наверное. Один указ. Другой. Третий. Когда он поставил последнюю подпись, я быстро выхватил папку у него из-под руки.

– Еще графа Кружилина прошение, – доложил я. – Из Шлиссельбургской крепости пишет, просит ваше величество о снисхождении.

– А что там такое с этим… как его…

– С Кружилиным, ваше величество. К повешению приговорен.

У нашего Павла округлились глаза.

– За что? – спросил он, подумав.

– За казнокрадство, ваше величество.

Павел в нерешительности пожевал губами. И не хотелось вмешиваться в ход событий, случившихся до него и явно без его участия, и в то же время не мог решиться на отказ выслушать доводы приговоренного к смерти.

– Когда?

– Что когда, ваше величество?

– Повесить его когда должны?

– Завтра, ваше величество. В аккурат после захода солнца.

Павел обвел взглядом мельтешащих вокруг слуг, скорбно взглянул на меня и, по-моему, вздохнул. Наверное, хотел о чем-то спросить, да при посторонних не решался.

– Ладно, позже напомнишь, – принял он решение.

Я мысленно поаплодировал ему. Он оказался не черствым и не кровожадным правителем.

Я не стал дожидаться, когда мы останемся с ним с глазу на глаз и он непременно спросит меня, действительно ли мы перенеслись с ним в прошлое, и вызвал на сцену новых действующих лиц. Вновь появились слуги, внесли стол, стулья и столовые приборы. Павел вопросительно посмотрел на меня.

– В Петербурге неспокойно, ваше величество, – доложил я. – Среди гвардейцев смута. Вам придется отужинать здесь, в опочивальне.

На его лицо легла тень тревоги, но вряд ли он испугался по-настоящему. Я был рядом, и нас окружало множество людей. Император, наверное, считал, что в такой обстановке лично с ним не может случиться ничего плохого.

Тем временем стол заполнялся изысканными яствами. Молочный поросенок, рябчики и еще множество всевозможной снеди казались реквизитом к съемкам масштабной исторической картины. Вряд ли наш Павел в жизни видел что-либо подобное. Он наблюдал за приготовлениями к ужину с таким же выражением потрясения на лице, с которым полчаса назад осматривал интерьер «секретного научного центра». Я позволил ему сполна насладиться этой зрелищной и вызывающей необыкновенный аппетит картиной, после чего вновь вернул его к государственным делам.

– С гвардейцами что-то надо делать, ваше величество, – подсказал я.

– А что там гвардейцы?

– Бунтуют, ваше величество. Намедни был захвачен их лазутчик. Под плетьми показал, что смута разрастается, осмеливаются ваше величество осуждать.

Павел с беспокойством взглянул на меня, пытаясь определить – не шучу ли, но у меня было такое лицо, что стало понятно – не до шуток. Он явно растревожился, но пока не знал, как поступить. Снова оглянулся на слуг, очень мешавших своим присутствием, потому что при них он не осмеливался спросить меня напрямую, что происходит, но и прогнать их пока не смел. Не император. Трудно стать им в одночасье, имея за плечами сорок лет той рабской жизни, которую он вел все эти годы.

К счастью, подоспел ужин, что позволило Павлу на время отвлечься от внезапно обрушившихся на него забот. Прислуживали за столом шестеро слуг. Это облегчило его величеству процедуру приема пищи, поскольку слуги по одному им ведомому порядку меняли блюда, не позволяя императору запутаться в этом многообразии. Он откушал поросеночка, после чего приложился к икре – красной и черной, которую черпал из серебряных мисок расписной деревянной ложкой. Икрой же он закусил рябиновую настоечку, налитую невозмутимым слугой в высокий и массивный бокал.

Я стоял у дверей безмолвным истуканом, являя собой тип слуги-хранителя. В какой-то момент Павел сделал неопределенный жест рукой, как будто приглашая меня присоединиться к трапезе, но я остался у дверей, из чего он заключил, что подобное, видимо, не принято, и продолжил свой скромный императорский ужин в одиночестве. Рябчики, судя по всему, ему очень понравились. Как, впрочем, и рябиновая настойка. Он даже обернулся, выискивая того, кто распоряжался заветной бутылкой. Слуга вопросительно посмотрел на меня. Я отрицательно покачал головой. Бутылка так и не появилась, и Павел разочарованно занялся рябчиком, но очень скоро повеселел – уж очень ему этот рябчик нравился.