Жорж Сименон - Свидетели

— У меня грипп, но не сильный, — сообщил Ломон притворно-беззаботным тоном. — Я был у Шуара, и он на всякий случай сделал мне укол пенициллина. Ужинать я не стал — нет аппетита. Думаю сейчас же лечь, но сначала выпью стакан молока.

Почему же он смотрел на нее так, словно вернулся из долгого путешествия, и почему ему снова понадобилось привыкать к ее облику? За пять лет, проведенные в постели, Лоранс очень похудела и постарела. Волосы у нее окончательно поседели. На его взгляд, она превратилась в старуху, и по утрам, бреясь перед зеркалом, Ломон часто задавал себе вопрос, а не кажется ли он посторонним таким же старым, как Лоранс. Он-то себя чувствовал молодым и никак не мог привыкнуть к мысли, что ему пятьдесят пять и что у его друзей сыновья сами стали уже адвокатами, врачами, флотскими офицерами.

— Ты собираешься завтра идти в суд?

— Мне нельзя не идти. Как ты себя чувствовала днем?

— Сносно.

На ее кровати были разбросаны газеты; в вечерних, несомненно, уже опубликованы отчеты об утреннем и части дневного заседания. Ломону стало не по себе: он не хотел, чтобы Лоранс их прочла.

— Собираешься спать? — спросила она.

— Да нет. Лягу и попробую посмотреть дело.

Примерно так они разговаривали ежедневно, и все пять лет эти беседы были мучительны для обоих. Тон при этом был ровный, вели себя они тоже ровно. Произносили обычные фразы, какими обмениваются люди, живущие вместе, однако их словам, прежде чем дойти до собеседника, приходилось как бы пересекать некую зону пустоты. У этих слов, казалось Ломону, было особенное звучание, словно их произносили под колоколом.

Тем не менее он не злился на Лоранс. Сколько раз ему хотелось протянуть ей руку. Однажды он даже попробовал это сделать, может быть, принужденно, неловко, но во всяком случае от чистого сердца. Ведь это Лоранс создала пустыню между ними и поставила себя вне его жизни. Однажды, обняв ее за плечи, он начал:

— Лоранс, пойми, это не твоя вина…

Да, когда-то он так думал. Он от всей души жалел ее. Однако, попытавшись ее обнять, не ощутил в себе ни внутренней дрожи, ни трепета, ни тепла. Лоранс это почувствовала, поняла: он для нее чужой и живут они бок о бок по причинам необъяснимым, почти мистическим.

Она высвободилась, приложила палец к губам, шепнула «Тсс!» и тут же попросила сходить сменить воду в графине.

Его жалости она не хотела, а ничего другого он ей предложить не мог.

Ломон пошел переодеться в пижаму, а поднявшаяся наверх Анна стала разбирать его постель.

— Камин гасить не буду, пусть горит, — сказала она.

Ломон кивнул, даже не вникнув в смысл ее слов, и переложил подушки повыше — как у Лоранс; портфель он поставил около кровати.

— Если тебе что-нибудь будет нужно, — громко предупредил он Лоранс, — не стесняйся, говори. Я не так уж болен.

Для очистки совести Ломон вынул дело, но не набрался духу сразу же взяться за чтение. Некоторое время он смотрел на огонь в камине, а когда прикрыл веки, перед глазами поплыли расплывчатые машинописные буквы. Он слышал, как Анна вышла, потом появилась снова с ужином для Лоранс на подносе.

Конечно, он сам виноват: не надо было жениться на Лоранс, но разве он мог тогда представить такое? Как большинство мужчин, он надеялся, что будет счастлив в браке. Наверно, большинство мужчин казнятся так же, как он.

Ему был тридцать один год. Отец его был еще жив и не собирался уходить в отставку с поста мирового судьи. Сам же Ломон был помощником прокурора Пелле, который через несколько лет погиб в авиационной катастрофе.

Ломон познакомился с Лоранс у друзей на вечеринке с ужином и танцами. Ей было двадцать девять. Что можно сказать о ее внешности? Она была девушка крупная, крепкого сложения, с резкими, почти мужскими манерами.

В их среде она была одной из немногих женщин, оставшихся в отличие от сверстниц незамужними. Ее сестра Рене вышла за графа де Во д’Арбуа и жила в Париже. Еще у Лоранс был младший брат Даниэль, уже женатый; со временем ему предстояло унаследовать отцовское предприятие.

Их фамилию можно было увидеть на стенах домов и в витринах бакалейных лавок. «Бисквиты Пьержак» — это была марка не из самых знаменитых, но тем не менее известная: фабрика занимала на берегу реки площадь в несколько гектаров.

Как, почему они поженились? Тут Ломон мог объяснить лишь свои собственные мотивы. До этого у него бывали интрижки, несколько раз ему даже казалось, что он влюблен; правда, через месяц-другой влюбленность проходила, и к Ломону снова возвращался привычный скептицизм и хладнокровие.

Встречаясь с Лоранс, Ломон не испытывал волнения. Он воспринимал ее скорее как приятеля; по сравнению с другими девушками у нее было неоспоримое преимущество: она всегда вела себя ровно и не осложняла жизнь. Несколько недель они встречались как бы случайно на всех вечеринках, где бывал Ломон, но ему ни разу не пришло в голову обнять ее или хотя бы взять за руку. Да попробуй он это сделать, она бы насмешливо посмотрела на него и бросила:

— Вы что?

Нет, такое ребячество было не для них, и Ломон жалел тех из своих знакомых, кто до сих пор предавался подобным увлечениям.

Шесть ферм Алена Ломона были уже прожиты. Можно было предвидеть, что оставшиеся последуют за ними в ускоренном темпе. А Пьержаки были богаты. Роже Пьержака, отца Лоранс, которому пошел седьмой десяток, охватила вдруг неутолимая жажда удовольствий, и ему не терпелось поскорее сбыть дочку с рук.

Как бывает в таких случаях, друзья составили вокруг них настоящий заговор.

Ломон женился на Лоранс вовсе не по расчету — утверждать так было бы неверно, — но в то же время и не по любви. Она внесла в его жизнь чувство уверенности, которого ему недоставало, с нею его существование упорядочилось и дисциплинировалось, а это, считал Ломон, было ему необходимо.

Роже Пьержак отдал за дочерью дом со всей обстановкой на улице Сюлли и обязался, пока жив, вносить за него налоги, а также оплачивать двух служанок.

В общем, все остались довольны. Папаша Пьержак получил возможность чаще ездить в Париж, Довиль, Канн и даже принимать у себя женщин. Лоранс же, всегда тяготившаяся известной вульгарностью своего семейства, с радостью перешла в общество юристов и адвокатов.

Ален Ломон, отец, ни разу ни словом не обмолвился по поводу этого брака. Когда сын объявил ему о своем намерении жениться, он лишь недоуменно взглянул на него и пожал плечами.

Лоранс оказалась девственницей, что несколько обескуражило Ломона. Однако в разговорах между собой они никогда не допускали никаких намеков не то что на секс, но даже просто на чувства. Любовницей Лоранс не была. Даже в спальне она оставалась только супругой. Именно так: не любовницей, а спутницей жизни и хозяйкой дома.