Анатолий Афанасьев - Зона номер три

В сыром виде она выглядела так. В чреве убогого, рушащегося, прогнившего мира дебилов как по мановению волшебной палочки возникает очаг поэзии, умиротворения и тишины, суверенная зона счастья. Птички поют в кустах, нарядные поселянки заводят безгрешные хороводы. Серебряный век. Управляющий в зипуне встречает дорогих гостей земным поклоном и ведет их на господскую половину. Короткое, сладкое почивание с дороги. Услужливые, пышнотелые горничные в белых наколках. Пуховые перины, герань на оконцах и, наконец, вечером — праздник души. Половецкие пляски на свежем воздухе, домашний театр из самых знаменитых актеров, представляющий что-нибудь нравоучительное. Ближе к ночи — фейерверк, пальба из пушек, охота на лис. Языческое волхвование. Озорные монашенки в часовне, готовые к любым услугам. Музыка балалаек. Юные пастушки в цветастых рубахах — услада самому требовательному вкусу. Какой новый русский, утомленный западной роскошью, устоит перед родными прелестями — и не раскошелится. Да что русские, разве о них речь. Любой богатый иностранец, только шумни, валом попрет на необыкновенную, изысканную утеху а-ля рус. А там, тепленького, размягченного, бери его голыми руками, подписывай какой хочешь контракт.

У старого классика так оторопело сверкали глазенки, будто увидел черта.

— В таком райском уголке я бы написал главную книгу. Непременно написал бы.

— О чем книга-то? — без интереса спросил Мустафа.

Очи писателя запылали вовсе сатанинским огнем.

— Это заветное, Донат. Но вам открою. Это будет художественное исследование. Пора миру узнать правду об этой стране. Я в последнее время много размышлял, думал. Как вы полагаете, от кого произошел человек?

— От обезьяны?

— Допустим. Хотя есть и другие версии. К примеру, тибетские жрецы полагают, человек произошел от мыши. Но это не важно. От кого бы ни произошел. Суть в другом. Есть только две нации, которые не развивались, а так и остались на уровне примитивных существ-прародителей. Это русские и цыгане. Я могу это доказать. И я это докажу.

У Фомы Кимовича была неприятная особенность: если западала ему в голову какая блажь, он становился невменяемым. Характерный случай из 93-го года, когда он с несколькими корешами, творческими интеллигентами умолил президента пальнуть из танков по Белому дому, хотя тот до последнего момента малодушничал.

И вот, пока Мустафа слушал навязчивый лепет писателя, в мозгах у него вдруг что-то щелкнуло и прояснилось. Блаженный миг! Он вдруг увидел будущую Зону всю целиком, как воплощенную звонкую мечту. Аж сердце защемило, словно в инфаркте. Это было величественное, небывалое видение, и оно оправдывало его пребывание на этом свете. С той минуты, еще не приступя к исполнению, он заболел Зоной точно так, как мать иной раз мучительно ощущает еще не зачатого ребенка…

Знакомство с Зоной лучше всего было начинать с воздуха. По знаку пилота Мустафа убрал шторку со специального, вделанного в пол стереоиллюминатора.

— Погляди, Робер. Как классно!

Француз доверчиво приник к окошку. Картина, открывшаяся его взору, действительно впечатляла. В огромное водохранилище, подобное морю, тупым резцом вписался полуостров, отгороженный от суши рельефной насыпью, точно горной грядой. Зеленый полуостров, раскинувшийся на десяток километров, воспринимался зрением как некая сюрреалистическая конструкция, могущая померещиться разве что воображению фантаста. Аккуратные рощицы, разноцветные бляшки загонов, затейливая вязь дорог, строения причудливой формы, а также разбросанные повсюду металлические (судя по блеску) сооружения с округлыми, как у грибов, или с плоскими, как у блинов, поверхностями, чье функциональное предназначение вряд ли взялся бы определить непосвященный, — все вместе оставляло впечатление какой-то тягостной мысли, не выговоренной до конца. Вероятно, именно так могла бы выглядеть земля после нашествия марсиан. Ощущение загадочной ирреальности усиливалось благодаря тому, что на всей территории, над которой они совершили плавный круг, не мелькнуло ни единого живого существа. Впрочем, на сторожевых вышках, расположенных по периметру зоны, наметанный глаз мсье Дюбуа различил некое движение, схожее с мельтешением солнечного зайчика в зеркалах.

— Что это? — спросил француз. — Медные рудники?

— Мое убежище, — с гордостью ответил Большаков. — Здесь, братуха, ты и увидишь небо в алмазах.

С тех пор как Сергей Литовцев, он же Лихоманов и Чулок, перевоплотился в крутого бизнесмена и занял место генерального директора концерна «Русский транзит», он не знал ни минуты душевного покоя. Реактивная операция внедрения вдруг обернулась серыми буднями, которым не было видно конца. Все его просьбы о замене, разумеется, недостаточно мотивированные, натыкались на глухое, недружественное молчание Конторы. Выйти с ней на прямой контакт он не мог. Неделя тянулась за неделей, и терпение его истощалось. По натуре он был гончак, вынужденное долгое бессмысленное сидение на одном месте приводило его в состояние унылого бешенства.

Дела у фирмы шли успешно, но положение было бы таким же и без его участия. Еще до внедрения он уяснил нехитрую специфику функционирования подобных «Русскому транзиту» финансовых волдырей. Чтобы выкачивать деньги из воздуха, требовалось лишь запустить примитивный маховик перегонки средств и расставить на узловых точках сведущих и заинтересованных людей, дальше машина работала по инерции, подобно несуществующему якобы в природе вечному двигателю, и оставалось только следить, чтобы в какую-нибудь шестеренку не залетела соринка, могущая заклинить весь цикл. Но на то и существовал спецнадзор во главе с Кешей Козырьковым, недреманным оком «Русского транзита», бывшим коллегой из пятого отдела Управления.

Командировка в бизнес затягивалась, и Сергей Петрович чувствовал, что все дальше отодвигается от каких-то очень важных событий. Он всегда жил с ощущением, что его поезд вот-вот уйдет, и надо спешить, чтобы потом не цепляться за подножку. К сожалению, он не знал, какой это поезд и куда он катится, тем самым походя на большинство нормальных людей на этой планете. Как-то в добрую минуту генерал Самуилов очень точно определил его сущность: «Ты не Сократ, голубчик Сережа, твой способ постижения истины — это движение».

Майор не обиделся, потому что это было правдой. Однако он отнюдь не считал, что жажда действия, томившая его душу, равнозначна хаотичному мельтешению бактерии под микроскопом. Как раз он понимал, что именно избыточность, неконтролируемость энергии является причиной всех бед на земле, от обыкновенного преступления до атомного взрыва. И все же усмирить зло, уже вырвавшееся на волю, способна не мысль, не рассуждение, пусть самое эффектное, а лишь адекватный встречный удар. Да, он не Сократ, но он и не стремится им быть. Есть люди, как Самуилов, которые в тиши кабинета, получая огромное удовольствие, планируют и рассчитывают направление удара, а есть такие, как он, которые его наносят. Каждому свое, сказано у апостола. Каким родился, таким и помрешь. Крестьянин пашет землю, ученый изобретает порох, балерина танцует Жизель, чечен точит кинжал, еврей считает деньги, врач лечит больных, рыба мечет икру — и никому не обидно, каждый при своем деле. Попробуй, перемешай всех местами, и получится нечто еще более бредовое, чем нынешняя российская действительность. Конечно, бывают исключения из правил, каковым является его любимый друг и брат Олег Гурко, могущий быть и тем, и другим, и третьим, и четвертым, и везде будет хорош, но что это доказывает? Пожалуй, ничего другого, кроме того, что в Господнем курятнике предусмотрено появление многоликих, многогранных людей, но каково их истинное предназначение, неведомо им самим. Сергей Петрович восхищался своим другом, иногда завидовал, но всегда к этому примешивалось странное, вроде бы неуместное сочувствие и жалость. Так мудрый ваятель смотрит на тончайшее произведение искусства, любуясь им, но сердцем сознавая его надмирную хрупкость. Да, Олежек был хрупок, деликатен, забавен, восприимчив, чрезмерно чувствителен, но все же доведись Сергею Петровичу самому выбирать себе врага, он предпочел бы двух генералов Самуиловых плюс всю московскую мафию одному Гурко.