Чингиз Абдуллаев - Под знаком полумесяца

— Вы остались у меня дома? — спрашиваю я у мамы.

— Нет. Я забрала девочку и сейчас она у нас, — говорит мама, ты опять хочешь пригласить своего друга?

Я чувствую, как краснею. Все-таки не в наших традициях обсуждать такие вещи даже с родной матерью. Пока я не выйду замуж, мои встречи с Арифом будут считаться неприличным адюльтером, о котором никто не должен знать.

— Нет, он не приедет, — отвечаю я маме, — у нас слишком много работы.

— Тебе уже пора определяться, — в который раз говорит мне мама, — не забывай, сколько тебе лет. И девочке нужен брат или сестра. Она уже взрослая и все понимает. Даже твой непутевый муж уже женился, а ты все тянешь и тянешь.

— Мне самой нужно делать предложение? — нервно уточняю я.

— Я говорю тебе не об этом. Просто пора определяться. Сколько лет вы встречаетесь с твоим другом? Он холостой и ты незамужняя женщина. Скажи, что я буду приглядывать за твоей дочкой и у него не будет никаких особых проблем. Пусть определяется. В его возрасте уже нужно иметь детей.

— Обязательно передам, — мне становится смешно. Мама в своем репертуаре. Ей кажется, что меня обязательно нужно выдать замуж. В общем-то, она права. Если женщина в моем возрасте не выходит замуж и живет одна, то это неприлично.

Машина подъезжает к моему дому. Ключ у меня в сумочке. Нужно будет позвонить из дома Якову Ароновичу и пожелать ему спокойной ночи. Конечно, он не боится, но ему будет спокойнее, если я ему позвоню. Машина мягко останавливается. Я достаю деньги и протягиваю их пожилому водителю. Тот возвращает мне сдачу. Наши денежные купюры так подозрительно похожи на евро…

Я выхожу из машины и снова достаю свой телефон. Зачем ждать, если можно позвонить прямо сейчас. Когда Гольдфарб приехал, я сразу вручила ему карточку нашей местной телефонной компании, чтобы он мог бесплатно звонить по нужным ему номерам телефонов. И поэтому я набираю его номер. Но в ответ слышу, что телефон отключен. Странно, что отключен, ведь он обычно заряжает его на ночь и никогда не отключает.

Машина уехала, и я стою на улице, набирая еще раз номер мобильного телефона Якова Ароновича. И опять сообщение, что номер отключен. Тогда я набираю телефон «Хилтона» и прошу соединить меня с номером Гольдфарба. На другом конце какое-то секундное замешательство. И затем трубку берет кто-то посторонний. И я слышу незнакомый мужской голос:

— Извините. Но его сейчас нет в номере. Кто это говорит? Что ему передать?

Я отключаю телефон. Это уже совсем плохо. В пятизвездочном отеле меня не соединяют с нужным номером, а уточняют, кто позвонил и почему. Это могут сделать только в том случае, когда что-то подозревают. Кажется, мне придется поймать машину и вернуться в отель. Ведь я координатор этого проекта с нашим гостем. Черт возьми! Почему они меня не соединяют с его номером? Нужно возвращаться. Или подняться домой, чтобы забрать оружие. Какая глупость. Что мне может угрожать в родном городе. Да еще там дежурят в холле два наших офицера. И Самир с Арифом тоже предупреждены. Нет. Ничего страшного там произойти не может.

И все-таки я нервничаю. Поэтому решаюсь позвонить снова Самиру. И опять его телефон отключен. Интересно, как его смог найти дежурный офицер по специальной линии. Или у них есть вторые телефоны? У меня только один аппарат. И я набираю номер Арифа. Кому еще мне позвонить в такой сложный момент?

Сразу слышу знакомый голос и немного успокаиваюсь.

— Ты где находишься? — спрашивает меня Ариф.

— У своего дома. Ты успел добраться до управления?

— Все в порядке. Не беспокойся. Оставайся дома и никуда не выходи.

— Что с Яковом Ароновичем? Его мобильный не отвечает, а по городскому не соединяют.

— Там все нормально, — упрямо повторяет Ариф, — не беспокойся. Мы сейчас занимаемся всеми проблемами нашего гостя. Иди домой и ни о чем не беспокойся.

— Я хотела помочь…

— Это не тот случай, — перебивает меня Ариф и отключается.

Я по-прежнему стою перед домом. Кажется, скоро начнется дождь. Нужно подниматься домой. Но я все еще решаю, что мне делать. Может, действительно вернуться в отель? Как мне не хватает умных советов Микаила Алиевича. Куда он мог так внезапно исчезнуть?

Так нельзя. Я просто обязана что-нибудь предпринять. Речь идет не о моих личных интересах или даже о комфорте и безопасности нашего гостя. По большому счету, речь идет о безопасности моей страны, об успешном проведении этого конкурса, за которым будет следить весь мир. Конечно, Ариф меня нарочно успокаивает, пытаясь не пустить обратно в отель. Но я уже давно не девочка, а боевой офицер, на счету которого несколько успешно проведенных операций. Однако появляться в отеле ночью, без санкции просто немыслимо. И поэтому я набираю еще раз номер Самира Бехбудова и наконец слышу телефонные гудки. Еще через несколько секунд он отвечает:

— Слушаю тебя, Кеклик.

— Ты послал людей в отель?

— Я тебе перезвоню, — говорит он и снова отключается.

Они все сошли с ума. К черту субординацию! Я сейчас поймаю такси и вернусь в отель. Только поднимусь наверх за оружием. Я поворачиваюсь к своему подъезду и слышу телефонный звонок. Это Самир Бехбудов. Наконец он обо мне вспомнил.

— Что у вас происходит? — сразу спрашиваю я.

— Мы опоздали, — глухо говорит Самир.

— Как? — вскрикнула я.

— Они поднялись в его номер, — продолжает Самир, — наши офицеры дежурили в холле и ничего не слышали. В коридоре нашли убитого сотрудника отеля.

— А где Яков Аронович? — Не сдержавшись, я перебиваю его.

— Он исчез, — упавшим голосом сообщает Бехбудов, — в его номере найдены пятна крови. Возможно, его застрелили и труп увезли. Это в самом лучшем случае.

Про худший вариант лучше не думать. Если забрали Гольдфарба, то мы можем с полным основанием менять всю систему охраны, все посты службы безопасности, все наши планы. А еще лучше — вообще отменить проведение конкурса «Евровидения». За две недели мы ничего поменять не успеем. Это абсолютный крах. И в этом крахе виновата я одна. Я не имела права уезжать из отеля, оставив его одного. Даже с нашими недалекими охранниками, которые так и не поняли, что именно произошло. И не потому, что старик может все рассказать. Как раз я уверена в том, что он будет молчать под любыми пытками. Но сейчас фармакология достигла таких высот, что уже давно никого и нигде не пытают. Это только для наивных читателей рисуют такие апоплексические картины, когда людей калечат или мучают. Ничего подобного. Делается один укол и практически любой человек начинает говорить. Лекарство просто подавляет его силу воли. И чем сильнее он сопротивляется, тем быстрее расскажет все, что знает. Учитывая возраст Якова Ароновича, никто не сможет поручиться за его жизнь.