Рашид Кешоков - По следам карабаира. Кольцо старого шейха

В одном из таких уголков, затерянных среди нагромождений скал к юго-западу от Дербента, в верховьях безымянной горной речушки, пересыхавшей почти полностью в знойные летние дни и возрождавшейся с осенними ливнями, сохранились древняя сторожевая башня и остатки нескольких давным-давно покинутых и разрушенных саклей, прилепившихся к склонам.

Горы в этом месте ущелья расступились, словно разрезанный надвое слоеный пирог, оставив посередине долины место для гигантского вздутия скал, которое, словно полуостров, одним узким своим краем соединялось с западной стеной ущелья. В центре его на высоте птичьего полета лежал плоский пятачок удобной для возделывания, брошенной теперь земли размером с хорошую городскую площадь, а у обрывистого склона заканчивался взмывающим вверх зубцом, на котором, как верный страж теснины, торчала старая башня с выщербленными, выветренными боками.

В былые времена на башне стояли дозорные, вглядываясь в туманную даль перевалов — не появятся ли с чужой стороны враждебные племена, грозящие набегом мирным аулам. Тогда на башне зажигался костер, чтобы передать тревожную весть другим дозорным, на следующей башне, построенной за многие версты отсюда, у самого поворота ущелья. И там зажигался костер: медленно, но верно срабатывала примитивная сторожевая цепь.

Теперь башня бездействовала — стены наполовину обвалились, обнажив внутреннюю каменную лестницу, верхний марш которой зарос травой, и, как свидетельство минувшего, здесь еще торчали в расселинах заржавленные обломки стрел.

У башни была дурная слава. Иногда забирались к подножию горы, которую она венчала, пастухи со своими отарами, и кое-кто из них слышал приглушенные, голоса, доносившиеся сверху, а вечерами в башенных амбразурах светился тусклый отблеск догоравшего очага.

Времена абреков давно прошли, поблизости от башни не было ни жилья, ни коша, — значит, либо духи, либо недобрые люди нарушали ее покой — таково было мнение стариков из ближайших селений, находившихся на расстоянии многих километров отсюда.

…Летним июльским днем на освещенной солнцем верхушке башни стоял старик, одетый в горский бешмет, папаху и сапоги из дорогой хромовой кожи. Сухая белая рука его поигрывала наборным поясом, другой он нервно теребил маленькую седую бородку клином и не спускал глаз с узкой тропы, которая вела с перевала сюда, к подножию башни.

Аскетическое худое лицо его, с узкой ниточкой плотно сжатых ехидных губ, выражало нетерпение и тревогу. Выцветшие подвижные брови то и дело сходились на переносице, когда он щурился, и снова возвращались в прежнее свое положение, послушные каким-то извивам его мысли.

Старик зло пнул носком сапога татарник, выросший на земляной макушке башни, и хотел уже спуститься вниз, но, бросив еще раз взгляд на уступ скалы, за которой скрывалась внизу тропинка, увидел всадников, медленно выезжавших из-за поворота. Он присел, не спуская взгляда с тропы. Всадников было четверо. Последний шел пешком, ведя под уздцы лошадь и ослика с поклажей.

Старик спустился по крутой лестнице к основанию башни, обошел ее с севера и исчез в густых зарослях орешника и ежевики, подступавших здесь вплотную к каменной кладке.

Прошло не менее часа, пока маленький караван поднялся по извилистой горной тропе.

Прибывшие спешились и, разнуздав коней, пустили их пастись на поляне.

Это были — Феофан третий, бывший цыганский вайда, его жена, уже несколько поблекшая, но все еще красивая цыганка Рита, Алексей Буеверов и Хапито Гумжачев.

— Рита, собери сушняку, — коротко бросил барон и вошел в башню.

Хапито и Буеверов последовали за ним.

Внутри, несмотря на жаркий полдень, было прохладно и мрачновато. Свет сюда проникал из двух верхних амбразур, наполовину скрытых сейчас полуобвалившимся балконом, подобием церковных хоров, на котором некогда стояли у бойниц воины, чтобы отстреливаться от врагов во время осады. Самый темный угол — под лестницей, которая крутой спиралью поднималась вверх. Пол выложен шершавыми, выщербленными временем известняковыми плитами. Посередине — импровизированный очаг из камней и закопченный чугунный котел.

Феофан сел на каменную скамью возле стены и расстегнул ворот рубахи, обнажив волосатую грудь. Буеверов вытер ладонью лоснящееся от пота лицо, швырнул на пол бурку, которую принес с собой, и улегся на спину, выставив толстый живот. Хапито молча стоял у очага, зорко вглядываясь во мрак башни.

Не обнаружив ничего подозрительного, он пошел к Феофану, пнув по дороге ногой Буеверова.

— Разлегся, боров…

— Ну, ты… полегче, — устало возмутился тот.

— Садись, Хапито, — подвинулся барон.

Гумжачев сел.

— Ну, говори, пахан.

Феофан третий достал из кармана галифе помятую пачку «Северной Пальмиры», не торопясь закурил, с наслаждением пустил вверх струйку дыма.

— Не нукай, Хапито. Не запряг еще, — барон провел толстым пальцем по своим щегольским усикам, приглаживая их, и, сжав ладонь в кулак, хлопнул себя по колену. — Когда надо, тогда и скажу. Сиди и не дыши…

Глубоко посаженные глазки Гумжачева недобро сверкнули.

— С огнем не шути, — сипло сказал он. — Сколько ждать будем? Делить пора. Где Хан?

— Хан придет. Он сказал. Ждать будем, вон-да!

— Ждать-то больше жданок нету, — подал голос Буеверов. Которую неделю под Богом ходим. Шукай половину людей пересажал, а мы ждем у моря погоды!

Феофан цыкнул на него.

— Заткнись, Буй. Без тебя знаю. Омар не даст нам влипнуть.

Никто не произнес ни слова. Имя старого шейха действовало отрезвляюще даже на таких типов, как Хапито Гумжачев.

Вошла Рита с ведром воды и охапкой хвороста.

— Расселись, дармоеды, — беззлобно сказала она и, вылив воду в котел, поправила грудь под кофтой. — Варить мясо, что ли?

— Рано, — сказал Феофан. — Ступай пока. Посмотри, не идет ли старик. Скажешь, вон-да.

Рита ушла, покачивая бедрами. Обычный свой наряд — необъятную цыганскую юбку, она сменила сегодня на мужские бриджи, откровенно обрисовывающие ее несколько раздавшиеся формы. Буеверов перевернулся на бок, провожая ее масляным взглядом. Барон заметил это, и швырнул в него непотушенным окурком. Тлеющий пепел попал Буеверову за воротник.

Он подскочил, как ужаленный, хлопая себя по шее.

— Ты… подлюка! Чего бросаешься?

— Если ты, поганый пес, еще хоть раз глаз на Риту положишь, — прорычал Феофан, вращая белками, — закажи могилу поглубже!

— Тю… дурак, — все еще морщась, примирительно забормотал Алексей Буеверов. — Чего взъелся? Сдалась мне она…

— Пахан! — Хапито встал со скамьи и сел на пол, поджав под себя ноги. — Кончай тянуть! Пока старика нету — давай, говори. Чего делать будем? Куда уходить будем? Деньги делить надо.