Станислав Родионов - Долгое дело

Из двери автобуса показался белёсый тощий портфель. Неужели тот? Изготовленный в сороковых годах? С металлическими углами? Круглый замок, щёлкающий, как мышеловка. Чемоданная ручка. Из кожи неизвестного животного. С ромбиком из нержавейки, на котором всего два слова: «От друзей». Неужели всё тот?

Гостинщиков обвил рябининскую шею худой рукой и вонзил бородку в его щёку.

— Попался, следопыт!

— Я тебе звонил…

— Отлучался на карельские граниты.

Так и не отпустив шеи, Гостинщиков заволок его в парк и усадил на первую скамейку. Они отдышались, пережидая ту минуту, которая случается между первой радостью и последующим разговором.

— Э, всё ловишь преступников?

— Всё ищешь камешки?

У Гостинщикова подрагивала бородка — от радости. У Рябинина запотели очки — от радости. Они говорили о делах, о времени, о Димке Семёнове…

— Рэм Фёдорович, мне бы с тобой посоветоваться.

— Небось о смысле жизни?

Рябинин не сразу ответил, потому что промелькнуло, исчезая.

…Счастье — для меня, смысл жизни — для всех…

— О парапсихологии.

— Э, психология на пару? Вроде фрикаделек.

Рябинин рассказал, о чём не переставая думал все последние дни. О живой спичке, о самоходных шахматах, о чудо-ожоге, о невидимом пожаре… Гостинщиков слушал с невыразимой усмешкой и чёрным огоньком в узких глазах так бы пожилой чёрт внимал лепету грешника.

— Но Калязину поддерживают учёные.

— Лжеучёные, — поправил Гостинщиков.

— Разве такие есть?

— Немного, но очень вредят.

— Кому?

— Э, хотя бы сбивают с толку молодых учёных.

— Что же это за учёный, которого можно сбить с толку?

— Вредят науке своими теориями.

— Рэм Фёдорович, что стоит наука, которой можно повредить теориями?

— Вредят же они твоему следствию.

— И всё-таки я доберусь до истины.

— В щуке это сделать потрудней, — сказал Гостинщиков слегка небрежным голосом, как бы отстраняя свою науку от рябининского следствия.

Даже Рэм Фёдорович. А ведь он неглуп.

Где зарождается спесь, откуда берётся, с каких болот взлетает? Не с тех ли, не со своих ли, которые хвалит каждый кулик? Это перенос, психологический перенос, когда наше сознание, добыв опыт из одного источника, меряет им все океаны жизни. Успехи в своей области расковывают специалиста — ему кажется, что он добился всего и везде. Поэтому геолог, видящий сквозь землю, смело рассуждает о юриспруденции. Юрист, назубок познавший законы, свободно судит о медицине. Хирург, прекрасно делающий операции, не сомневается в своих взглядах на искусство. Артист, переигравший все роли, уже вроде бы знает все профессии. И всё на свете знает писатель только потому, что у него хороший стиль.

— А тебе известно, зачем в суде нужен адвокат? — спросил Рябинин.

— Ни за чем.

— Чтобы отыскать слабые места в доказательствах. Лженаука существует за счёт слабых мест в науке.

— Наука идёт по неизведанному, поэтому слабые места будут всегда.

— А лженаука рядом. Чтобы наука не жирела, — заключил Рябинин с некоторым злорадством.

На них посматривали. На скамейке сидело двое. Один — пожилой, выгоревший, сердитый, с клинком белёсой бороды. Второй — помоложе, в немодных очках, всклокоченный, рассеянный. О чём они так страстно? Выясняют отношения? Делят имущество?

— Серьёзному учёному проверки лженаукой не требуются, — отрубил Гостинщиков.

— Почему ж серьёзные учёные не займутся парапсихологией всерьёз?

— У них есть дела посерьёзнее.

— Неужели парапсихология менее интересна, чем, скажем, залегание твоих горных пород?

— Э, залегание моих пород требует изучения, а твою парапсихологию сможет объяснить любой здравый человек.

— Тогда объясни калязинскую.

— Фокусы.

— Ну а как она увидела пожар?

— Думай, ищи, ты — следователь.

— Тогда объясни… Кора мозга имеет толщину всего пять миллиметров. Что же делает громадная подкорка?

— Телепает, — усмехнулся Гостинщиков.

— В нашем организме две системы передачи информации — по нервам и через жидкость, гуморальная… А практика иглоукалывания говорит, что должна быть и третья, нам неизвестная.

— Если есть, то скоро будет известна.

— Может быть, так и психическая энергия?

— Существуй эта особая психическая энергия, человечество за тысячелетия научилось бы ею пользоваться. А кроме твоей Калязиной, я не знаю ни одного парапсихолога.

— Сознание тоже существует тысячелетия. А что-то очень мало знаю умных людей.

— Э, если уж человек с высшим образованием в конце двадцатого века верит в телепатию, то представляю, что творилось в средние века. Да там черти кишели!

Рябинин удивился: он верит в телепатию? Он же нападал на всех, кто о ней лишь заговаривал. Для него теперь не было слов противнее, чем «телепатия» да «телекинез». Почему же он возражает геологу? Не из духа же противоречия? Может быть, ищет ту самую истину, которая рождается в споре…

— А на твои вопросы легко ответит специалист, — осклабился Гостинщиков.

— Мне приходят письма с описанием случаев ясновидения, вещих снов…

— Э, хочешь расскажу про себя? Однажды закруглил маршрут и жду машину на опушке рощицы. А её нет. Лёг на травку да и уснул. И слышатся мне слова: «Зачем спишь на моих костях?..» Проснулся, как от явственного шёпота на ухо. Ну а потом приехала машина. В следующий полевой сезон меня забросило в эту рощицу… Э, что я вижу? На том месте, на самом-самом, вдоль моего спящего тела, вытянулась могилка с красной звёздочкой — неизвестный солдат. Оказывается, тут нашли скелет, патроны, окопчик… Ясновидение?

— Совпадение или…

— Второе.

— Спящий мозг уловил запах и породил сон.

— И никакой парапсихологии, — сердито заключил Гостинщиков.

Рябинин догадался, почему спорит, — он не понимал раздражения геолога, как и не понимал той злости, которая появлялась у людей, стоило заговорить о сверхчувственном, о неосознанном, о потустороннем. Есть же явления загадочней и опасней всякой чертовщины, вместе взятой. Например, глупость. Да он бы только смеялся над этими парапсихологами, не порть Калязина ему жизнь.

— Тебе, Сергей, не попадались эти лжеучёные, эти продавцы чудес…

— Жаль, иногда чудес так не хватает.

Гостинщиков повернул к нему голову, прищурился и слегка отпрянул, словно намеревался проткнуть его колышком бородки.

— Сходил бы в цирк.

— Там чудеса искусственные.

— А в естественные чудеса я не верю.

— Во что же ты веришь?

— Вот во что…

Гостинщиков махнул рукой, обнимая небо, парк и землю. Его пальцы окончательной точкой упёрлись в длиннющую и тонкущую берёзку, которая так вытягивается только в чаще. Эта же стояла на лужке, изогнувшись коромыслом чуть не до самой травы. С неё уже осыпались, как стекали по стволу, жёлтенькие листочки, выстилая ровный золотисто-ржавый круг.