Станислав Родионов - Тихие сны

— Тогда мы пойдём, — вмешался в их разговор Петельников.

Они поднялись с дивана и вышли в переднюю.

— Вы же хотели что-то узнать? — удивилась она.

— А мы узнали, — сказал Петельников с той своей улыбкой, от которой большинство девушек становились несердитыми и красивыми.

— Что узнали?

— Узнали, что вы счастливый человек и милиции делать тут нечего. Наше место среди несчастных. До свидания.

На улице потемнело. Засветились окна, уже по-осеннему, ярко и уютно. Земля, ещё согретая горячим дневным солнцем, запахла летней дождевой сыростью. И какие-то цветы, уже не флоксы, струили свой поздний запах по тёплой, неостывшей стене дома.

— У неё будут свои дети, — задумчиво сказал Петельников.

— А как вы узнали, товарищ капитан, что она счастливая? По шампанскому?

— Нет, по салату из помидоров.

— Ясно, товарищ капитан.

— Леденцов, давно хотел спросить, как ты достигаешь такого недосягаемо примитивного уровня? Я-то понимаю, что ты прикидываешься дурачком.

— Никак нет, товарищ капитан, не прикидываюсь.

— В одном фантастическом рассказе всеми любимому дебилу сделали операцию и он стал умницей. Его тут же все возненавидели и выгнали с работы. Так хочешь быть всеми любимым?

Ответить Леденцов не успел, ибо осторожно надавливал кнопку очередной квартиры. Но за дверью не отзывались. Инспектора ждали, скучно рассматривая кремовый дерматин. Леденцов ещё надавил и держал палец на звонке долго, пока в квартире что-то не звякнуло. К двери подошли.

— Кто? — спросил бесполый и скрипучий голос.

— Это мы, — отозвался Леденцов.

— Кто мы?

— Соседи.

Стукнула задвижка. Потом что-то звонко упало, видимо крюк. И только затем образовалась щель с тетрадку, годная лишь для одного глаза. Он и темнел.

— Какие такие соседи? — удивился голос, сразу потеряв свою скрипучесть.

— Из соседнего отделения милиции, — объяснил Петельников, показывая удостоверение.

Дверь приоткрылась, и предъявленный документ старая женщина оглядела уже двумя глазами.

— А чего вам?

— По делу, мамаша, — отозвался Леденцов, деликатно оттесняя её в переднюю.

— Спросить и кое-что записать, — объяснил Петельников.

— В комнату хотите?

— Хотим, — признался Леденцов.

Она упёрлась крепкими тёмными кулаками в бока. На кистях до самых локтей, белела, мыльная пена. Её тело до самой шеи закрывал плотный и длинный, вроде мясницкого, фартук. Из-под тугой косынки на лоб вытекла седая струйка волос. Тёмные глаза, вроде бы не имеющие отношения к её морщинистому лицу, покалывали инспекторов едким взглядом.

— Тогда скидывайте обувь.

— Леденцов, снимешь ботинки?

— Не могу, товарищ капитан, они казённые.

— Что их, сворую тут? — удивилась хозяйка.

— А там чего, в комнате? — заинтересовался Леденцов.

— Ковёр там.

— Да мы, собственно говоря, не к нему, — сказал Петельников. — Мы к Марии Дудух.

— Эва, вспомнили. Она теперь не Дудух, а Романовская.

— Эва! — удивился Леденцов. — А почему так?

— Замужняя теперь.

— А вы ейная мамаша?

— Не ейная, а евойная.

— Где же сама невестка?

— С дитём гуляет.

— Какого полу?

— Кто?

— Не невестка же, а дитё…

— Мужеского.

— Спасибо за внимание. Привет ковру.

Они вышли из квартиры, как выкатились.

Свежий, настоянный на придомных сквериках воздух обдал их чисто и прохладно. Но он мог течь и с тёмного неба, поднимаясь где-то в лесах к звёздам и опускаясь тут на уже остывшие бетонные коробки. Инспектора молча дышали им, как пили воду из неожиданного родника.

Петельников глянул на товарища, яркость костюма и причёска которого притушили тёмный вечер:

— В конечном счёте, Леденцов, человека ждут болезни, муки, смерть, вечность…

— Ждут, товарищ капитан.

— А он, человек, знай себе покупает ковры, дублёнки, автомобили… Знай себе ссорится, убивает время, смотрит телевизор… Леденцов, да он герой!

— Или дурак, товарищ капитан.

Из дневника следователя.

У нас два параллельных телефонных аппарата — в передней и в большой комнате. Услышав звонок, иногда мы с Иринкой одновременно снимаем трубки. И я слышу тонкий и устрашающий голосок:

— Это морг? Позовите мне дядю Васю с третьей полки. Он мне обещал свой глаз на…

— Суздаленков, я тебя узнала, — перебивает Иринка.

Но телефон уже пищит. Иринка угрюмо смотрит на аппарат, раздумывая. Затем берёт трубку, набирает номер и кричит тонким и устрашающим голосом:

— Внимание! Морда, морда, я кирпич! Иду на сближение.

С утра солнце блестело неуверенно, но к полудню распалилось. Рябинин шёл не спеша, греясь, может быть, уже в последних его лучах.

— Скажите, где тут детский сад? — спросил он старушку.

— А вон, где горит…

Там горело. За низеньким блочным корпусом взметнулся зубчатый кумач огня и стоял недвижно, чисто, без дыма. Там горела осень, там клёны горели. И он пошёл на этот огонь.

Ребята цветным горохом катались под деревьями. У каждого в руках пламенел неподъёмный букет кленовых листьев, а они собирали их, захлёбываясь от движений, словно тут рассыпаны были конфеты.

— Вы за кем пришли? — спросил мальчик, растерзанный, как и его букет.

— А я тоже за листочками, — улыбнулся Рябинин.

Мальчишка безмолвно отъял половину букета и протянул ему.

— Спасибо.

— Гражданин, оставьте казённых детей! — крикнула воспитательница, стоявшая у чёрного кленового ствола.

Рябинин пошёл к ней будто стёгнутый её словами.

— Говорите, казённые дети? — глухо спросил он.

— В данное время за них отвечает государство. Я же вас не знаю, гражданин…

— Тогда давайте знакомиться, — всё ещё глухо предложил он, доставая удостоверение.

Она даже не заглянула в него и, осветив юное лицо почти радостной улыбкой:

— Извините, но иногда подойдёт какой-нибудь пьяница…

— А я что — похож? — спросил Рябинин, простив ей «казённых детей».

— Вы похожи на доктора, — она вдруг покраснела, словно этим сравнением могла его обидеть.

— Это из-за очков.

— Нет, у вас такое лицо…

Они сели на скамейку, зажатую двумя клёнами. Воспитательнице было лет двадцать. Простенькое лицо, простенькая причёска и простенький на голове платочек. Но живые глаза как бы заслоняли эту простоту весёлым любопытством.

— Я и есть доктор, — вздохнул Рябинин.

— Вы же показали книжечку…

— Доктор лечит тело, а я должен лечить душу.

Любопытствующий взгляд воспитательницы отстранился лёгким недоумением.

— Следователь лечит социальные болезни, — сказал он и добавил, чтобы окончательно рассеять её отстраняющее недоумение: — Я наставляю людей, дабы они не пили, не курили и не безобразничали.

Люди, маленькие и суетливые, те самые людишки, которых больше всего поучают, весёлым табунком захлестнули их скамейку.