Станислав Родионов - Тихие сны

Рябинин пошелестел бумагами, отгоняя это наваждение…

Версии, ему нужно думать о версиях. Они строятся на фактах при помощи логики. Но следственный опыт подтачивал его ясные мысли — бывало, что успех приходил не на логических путях. Иногда следователю нужно сделать что-то наугад, на авось, наобум; иногда нужно подчиниться своему внутреннему голосу, называемому интуицией. Что же сделать ему? Внутренний голос молчал, заглушённый версиями. Нет, не версиями, а открытием, сделанным в детском саду.

Долгожданный инспектор легко вошёл в кабинет и уже своим видом отрешил Рябинина от неповоротливых мыслей.

Коричневые брюки с огненной искрой отглажены так, что поставь их — будут стоять. Тонкий кофейный свитер обтягивает торс с такой любовью, что проступившая мускулатура кажется отлитой из тёмной меди. Чёрные волосы чуть сбиты набок, но сбиты крепко, нешелохнуто. Улыбка, открытая всему миру, казалось, шла впереди инспектора — ну да: сначала в кабинете появилась его улыбка, а потом и он вслед. Инспектора бы на обложку «Журнала мод». А мужчине идёт быть недоспавшим, недобритым, недозастегнутым…

— Мучают заботы? — спросил Вадим почти игриво.

— Мучают.

— Не люблю людей, у которых заботы пишутся на лбу.

— Зато у тебя, похоже, забот нет.

— Есть одна.

— Какая же?

Сразу о деле они никогда не заговаривали. Инспектор подсел к углу стола, к хризантеме, и спросил, разглядывая её удивлённую растрёпанность:

— Почему под безжизненной, пустынной и холодной луной человеку приходит мысль о любви?

Рябинин поправил ослабевшие очки. Инспектор безмятежно понюхал хризантему и разъяснил свой вопрос:

— Почему под холодной луной горячая любовь, а?

— А почему? — спросил Рябинин, не понимая этого разговора.

— Я вот тоже не ответил…

— Кому?

— Той женщине, которая спросила, — улыбнулся Петельников.

— А она не глупа.

— Кто?

— Та женщина, которая спросила.

Рябинин взял из папки анонимку. Инспектор оставил хризантему и глянул на следователя острым, невесть откуда взявшимся взглядом — они принимались за дело.

— Анонимка писана с целью увести нас из города, — сказал Рябинин.

— Значит?

— Значит, преступница и ребёнок здесь, в городе.

— Почерк пыталась изменить.

— Только пыталась?

— Одну букву писала нормально, а вторую искажала, — Петельников ткнул пальцем в слово, похожее на растянутую гармошку.

— Странно… одно слово ровнёхонько, а второе в мелких уступчиках, будто штриховали.

— Мог писать старик.

— Слово старик, а слово молодой?

— Или в транспорте.

— Тогда откуда довольно-таки равномерное чередование?

— Ну, дорога такая…

— Думаю, что писали на столе, где что-то работало. Например, швейная машина. Скорее, пишущая — на ней стук ритмичнее.

Петельников помолчал, взглядом показывая, что оценил догадку следователя. И заметил вскользь, как бы пытаясь уравнять сделанную ими работу:

— Кстати, духи называются «Нефертити».

— Как же пахнут?

— Сильно, приятно, ново…

Рябинин потерялся, следя за убегающей мыслью…

… Поражают нас запахи не сильные, не приятные, не новые — нам ложатся на душу запахи прошлого, ушедшего, забытого…

Они медлили с разговором, словно боясь несовпадения добытой информации или блеснувших догадок. Поэтому инспектор разглядывал хризантему, благо она светилась почти у его глаз. Поэтому следователь протирал очки, уже скрипевшие от сухой чистоты.

— Что дал обход квартир? — не вытерпел Рябинин.

— Ничего.

— Все обошли?

— Кроме одной.

Тот внутренний голос — родственник интуиции — тихо, но настойчиво шепнул своё слово о нелогичной версии, о той самой, которая наугад, на авось, наобум. Рябинин встал и прошёл к сейфу, где из макулатурного угла высвободил погребённую там бумажку. И почти боязливо протянул её инспектору, который обежал написанный текст одним брошенным взглядом.

— Что это?

Рябинин через его плечо вгляделся в свой почерк, словно инспекторский вопрос исказил все буквы.

«Видимо, в белом плаще, среднего роста, молодая или средних лет, скуластая, крупные и хорошие зубы, губы тонкие, в ушах серьги с красными камешками…»

— Что это? — повторил инспектор.

— А разве не видно? — хихикнул Рябинин.

— Не видно.

— Преступница, словесный портрет.

— Откуда?

— Да так, случайно…

— Откуда? — звонче повторил инспектор.

— Из сна.

— Ага, во сне увидел, — согласился Петельников, затвердевая губами.

— А что?

— Инспектора уголовного розыска бегают, а следователь прокуратуры нашёл верного свидетеля и помалкивает, как частный предприниматель, — ответил Петельников уже не ему, а хризантеме.

— Предположить подобное может только узколобый хлыщ, — поделился с хризантемой и Рябинин.

— А увидеть преступницу во сне может только широколобый остряк, — разъяснил цветку инспектор.

Они бросили хризантему и встретились взглядами — они давно работали вместе, так давно, что и не помнили, когда начали дружить.

— Правда, если спать в очках… — добавил Петельников.

— Над физическим недостатком издевается, — опешил Рябинин.

И потерялся, следя за убегающей мыслью…

…Господи, не надо славы и приятной жизни, не надо денег, автомобилей и ковров… Ничего не надо — только не лишай единомышленников и единочувственников. Счастье не в единомыслии ли?

Вздохнув, Рябинин рассказал про сон потерпевшей. Инспектор слушал почти сурово, поигрывая молниями на своей папке из потёртого крокодила. Эта неожиданная суровость удивила Рябинина лишь сперва — Петельников старался показать, что всё воспринимает серьёзно.

— Вадим, в человеческой жизни сны занимают не последнее место. Почему же ими пренебрегать?

— Не вздумай это сказать прокурору или начальнику райотдела, — посоветовал инспектор.

— Но снами интересуются и криминалисты.

— Да, если психически больной человек видит во сне преступление, которое может потом совершить.

Рябинин знал, что непроверенных истин Петельников не признавал — даже очевидных. А уж сон-то…

— Эта женщина давно не видела тихих снов. Почему бы?

— Может, у неё что-нибудь болит, — усмехнулся инспектор.

— Душа. Она чего-то опасается. Чего?

— Мало ли чего. Например, измены мужа…

— Тогда попробую с другой стороны. Ты не связываешь два факта, потому что не знаешь одного обстоятельства.

— А ты заговорил языком инспектора Леденцова.

— Не знаешь, что похищенная Ира Катунцева ходила в тот же садик, где ты искал потерявшуюся девочку.

— Вот как…

Рябинин наслаждался. Уверенность скатилась с инспектора, словно её смыли ведром воды. Это ему за кофейный свитер и за литой торс. За брючки в стрелочку, которые гладил, наверное, с час, — за это ему.