Стивен Кинг - Джойленд

А почему бы и нет?

Почему бы и нет, мать вашу?

А что стало с Венди, спросите вы? Тут я знаю не больше вашего. Я мог бы спросить у гугла, этого всевидящего ока двадцать первого века, где она теперь, и исполнилась ли ее мечта о маленьком эксклюзивном бутике, но зачем?

Что было, то прошло. А после моей недолгой работы в Джойленде (который, не будем забывать, находился недалеко от городка Хэвенс-Бэй), мое разбитое сердце волновало меня гораздо меньше. Во многом благодаря Майку и Энни Росс.

В итоге мы с папой съели его знаменитую курицу вдвоем, что, скорее всего, не сильно огорчило Тимоти Джонса; хотя он и старался скрыть это из уважения ко мне, я знал, что он относится к Венди примерно так же, как я к ее подруге Рене. В то время я считал, что это потому, что он немного ревнует к той роли, которую Венди играла в моей жизни.

Теперь я думаю, что он видел ее более ясно, чем я. Но точно не знаю — мы с ним никогда этого не обсуждали. Я вообще не уверен, что мужчины умеют нормально обсуждать женщин.

Доев и помыв посуду, мы уселись на диван с пивом и попкорном смотреть фильм с Джином Хэкменом в роли крутого копа — ножного фетишиста. Я скучал по Венди, которая сейчас, наверное, слушала, как Пиппин и компания распевают „Поделись лучиком солнца“, — но в компании двух мужчин есть свои преимущества. Например, можно рыгать и пердеть без всякого стеснения.

На следующий день — мой последний день дома — мы пошли гулять вдоль заброшенных железнодорожных путей в леске за домом, где я вырос. Мама строго-настрого запрещала мне ходить с друзьями к этим путям. Последний грузовой поезд прошел по ним лет за десять до того, и между ржавых рельсов росли сорняки, но маму это не убеждало. Она была уверена, что если мы будем там играть, то самый последний поезд (назовем его „Экспресс — Пожиратель детей“) стрелой пронесется по рельсам, превращая нас в кашу. Да вот только это как раз ее сшиб поезд, следующий не по расписанию — рак груди с метастазами в сорок семь лет. Такой вот блядский экспресс.

— Этим летом мне будет тебя не хватать, — сказал отец.

— Да и мне тебя.

— О! Пока не забыл.

Он полез в нагрудный карман и вытащил чек.

— Первым делом открой счет и переведи на него деньги. Попроси их ускорить, если можно, проверку чека.

Я взглянул на сумму. Не пятьсот долларов, о которых я просил, а вся тысяча.

— Пап, а ты точно можешь себе это позволить?

— Да. В основном потому, что ты работал в своей столовой, и мне не пришлось тебе помогать. Считай, что это премия.

Я поцеловал его в щеку. Колючую — этим утром он не брился.

— Спасибо.

— Большое-пребольшое пожалуйста.

Он вытащил носовой платок и вытер глаза — спокойно, без смущения.

— Извини, что открыл кран. Трудно, когда дети уезжают. Когда-нибудь ты и сам это поймешь, но надеюсь, что рядом с тобой будет хорошая женщина, которая составит тебе компанию после их отъезда.

Я вспомнил слова миссис Шоплоу: „Дети — это такой риск“.

— Пап, с тобой точно все будет в порядке?

Он засунул платок обратно в карман и улыбнулся мне — искренней, не вымученной улыбкой.

— Позванивай время от времени, и все будет в порядке. Ну и смотри, чтобы тебя не заставили лазать по их чертовым американским горкам.

Вообще-то это было бы интересно, но я пообещал ему, что до такого не дойдет.

— И…

Но я так и не узнал, что должно было последовать за этим — совет или предостережение. Он указал на что-то рукой.

— Ты только взгляни!

В пятидесяти ярдах от нас из лесу вышла лань.

Она изящно ступила на ржавые рельсы и встала между ними, туда, где высоченная трава и золотарник доставали до ее боков. Она замерла, спокойно глядя на нас, насторожив уши. Чем мне запомнился этот миг — так это тишиной. Ни одна птица не пела, ни один самолет не жужжал в небе. Если бы мама была с нами, ее камера точно была бы при ней, и она бы щелкала ей как сумасшедшая. Эта мысль вызвала у меня такую тоску по ней, какой я не чувствовал многие годы.

Я коротко, с силой обнял отца.

— Я люблю тебя, папа.

— Знаю, сказал он. — Знаю.

Когда я оглянулся, олениха уже исчезла. А на следующий день уехал и я.

Когда я вернулся к большому серому дому на окраине Мэйн-стрит в Хэвенс-Бэй, вывески из ракушек уже не было — свободные места у миссис Шоплоу закончились. Я еще раз мысленно поблагодарил Лэйна Харди за совет: в городе высадился летний десант, и все пансионы городка оказались забиты под завязку.

Моей соседкой по второму этажу стала библиотекарь по имени Тина Акерли.

На третьем этаже поселились стройная рыжеволосая студентка факультета искусств Эрин Кук и коренастый студент Том Кеннеди. Эрин, занимавшаяся фотографией и в средней школе, и в Барде, стала одной из Голливудских Девушек. Что же касается Тома и меня…

— Добрый Помощник, — сказал он. — Разнорабочий, короче говоря. Вот что Фред Дин написал на моем заявлении. А ты?

— То же самое, — ответил я. — Думаю, мы будем кем-то вроде уборщиков.

— Сомневаюсь.

— Да? Почему?

— Мы же белые, — ответил он, и, хотя иногда мы и занимались уборкой, в целом, как выяснилось, он был прав.

Настоящие уборщики — двадцать мужчин и более тридцати женщин, одетых в комбинезоны с вышитым на нагрудных карманах Псом-Симпатягой — были гаитянами и доминиканцами, зачастую безо всяких документов. Они жили в отдельном поселении в десяти милях вглубь материка, откуда их привозили на работу и куда отвозили по окончании смены два списанных школьных автобуса. Том и я получали по четыре доллара в час, Эрин — чуть больше. Сколько получали уборщики, я не знаю… но, конечно, их труд нещадно эксплуатировался. Можно сказать, что на всем южном побережье работали нелегалы, которым приходилось гораздо тяжелее, но это нельзя назвать оправданием. Как и то, что происходило это сорок лет назад. С другой стороны, уборщикам не нужно было носить меха. Эрин — тоже.

А вот мы с Томом носили.

Вечером накануне нашего первого рабочего дня мы втроем сидели в гостиной особняка Шоплоу и болтали — пытались узнать друг друга получше, обсуждали грядущее лето. Пока мы разговаривали, над Атлантикой поднялась луна — такая же безмятежно прекрасная, как самка оленя, которую мы видели с отцом на старых железнодорожных путях.

— Это же парк развлечений, господи, — сказала Эрин. — Что тут может быть трудного?

— Тебе легко говорить, — ответил Том. — Тебе-то не придется отмывать из шланга обед каждого бойскаута, которого стошнит на „Чашках-вертушках“».

— Если надо будет — отмою, — сказала она. — Блевотина так блевотина. Мне нужна эта работа. У меня аспирантура в следующем году, а я и так на мели.

— Мы должны постараться попасть в одну бригаду, — сказал Том. Так и вышло. У каждой рабочей бригады в Джойленде было свое «собачье» название. Наша называлась Гончей.