Стивен Кинг - Джойленд

Я с сомнением посмотрел в голубые глаза Гови.

— Глаза сетчатые, — сказала Дотти. — Не переживай, вслепую ходить не придется.

— Но что мне нужно делать?

Она бросила на меня взгляд, поначалу оставаясь серьезной. А потом ее лицо — не только губы и глаза, а все лицо целиком — вдруг превратилось в улыбку. Она засмеялась странным гудящим смехом, который, казалось, исходил у нее из носа.

— Все будет нормально, — сказала она. Мне все время это говорили. — Система Станиславского, парень. Просто отыщи в себе своего внутреннего пса.

На свалке обедали дюжина новичков и парочка старожилов. Среди салаг были две Голливудские Девчонки, но на стыд времени у меня уже не осталось. Напившись до отвала воды из питьевого фонтанчика, я разделся до трусов, вступил в костюм и постарался просунуть до упора ноги в задние лапы Гови.

— Меха, — крикнул один из старожилов и стукнул кулаком по столу. — Ме-ха! Ме-ха! Ме-ха!

К нему присоединились остальные. Я же стоял перед ними в одних трусах, а в ногах у меня безжизненной лужей растекся Гови. Я словно бы оказался посреди тюремного бунта. Чувствовал себя полным дураком… и одновременно героем. У нас тут все-таки шоу-бизнес, а я пришел подменить товарища. На мгновение я даже забыл о том, что понятие не имею, что творю.

— Ме-ха! Ме-ха! МЕ-ХА! МЕ-ХА!

— Да застегните уже мне молнию, — крикнул я. — Мне давно пора быть в „Туда-Сюда“!

Откликнулась одна из девушек, и вот тут я понял, почему носить меха считалось таким большим делом. Свалка — как и вся Песья подземка — кондиционировалась, но я уже весь вспотел.

Один из старожилов похлопал меня — то есть, уже Гови — по голове.

— Я тебя подвезу, сынок, — сказал он. — Прыгай в тележку.

— Спасибо, — глухо поблагодарил я.

— Гав-гав! — вставил кто-то, и все расхохотались.

Мы ехали по Бульвару под жутковатым, неровным светом люминесцентных ламп. Та еще парочка: за рулем старикан-уборщик в зеленой униформе, а рядом — огромная голубоглазая овчарка. Когда мы подъехали к обозначенным стрелкой ступенькам с надписью „Туда-Сюда“, старик сказал:

— Не разговаривай. Гови не разговаривает, а только обнимает детишек и гладит их по головке. Всё, удачи, а если вдруг станет дурно, сразу же сваливай. Вряд ли им понравится, если Гови хватит тепловой удар.

— Я понятия не имею, что я должен делать, — сказал я. — Никто мне не объяснил.

Не знаю, был ли уборщик потомственным ярмарочником, но он кое-что знал о Джойленде.

— Ерунда. Детишки любят Гови. Они знают, что делать.

Я выбрался из тележки, едва не споткнувшись о свой собственный хвост (пришлось дернуть за шнурок в левой передней лапе, чтобы убрать чертову штуковину с дороги) и поднялся по ступенькам к двери. С засовом пришлось немного повозиться. Из-за двери доносилась музыка, что-то смутно знакомое из детства. Наконец, ручка поддалась. Дверь открылась, и сквозь сетчатые глаза Гови полился яркий июньский свет, который моментально меня ослепил.

Музыка стала громче (играла она из подвешенных наверху колонок). „Хоки-Поки“, — вспомнил я, — вечный детсадовский хит. Я увидел качели, горки, доски-качалки, всевозможные лестницы и перекладины, которыми заправлял салага с кроличьими ушами на голове и кроличьим же хвостиком на джинсах. Мимо пронесся Трясун Чух-Чух, маленький паровозик, способный достигать астрономической скорости в четыре мили в час. Детишки на паровозике прилежно махали, позируя родителям. За тьмой снующих туда-сюда малышей присматривало несколько летних работников плюс двое постоянных, судя по всему, дипломированных воспитателей.

На последних — мужчине и женщине — были футболки с надписью „Мы любим счастливых детей“. Прямо впереди стоял „Ковбойский Корраль“, помещение, в котором родители могли оставить детей на попечение парковых работников.

Я увидел мистера Истербрука: все еще в своем похоронном костюме, он обедал на лавочке под парковым зонтиком. Поначалу он меня не заметил, потому что смотрел на вереницу детей, которых двое салаг вели в „Корраль“.

Как я потом узнал, малышей можно было оставлять в „Коррале“ максимум на два часа, пока родители катают детей постарше на больших аттракционах или обедают в „Лобстере“, парковом ресторане.

Также я узнал, что „Корраль“ предназначался для малышей от трех до шести лет. Многие дети вели себя спокойно, видимо, потому, что им было не привыкать оставаться с посторонними, пока мама и папа работают. Другие справлялись хуже. Может, поначалу они еще держались, когда мама и папа говорили, что вернутся через час или два (словно бы четырехлетнему карапузу было знакомо само понятие „час“), но теперь они остались одни в шумном, непонятном и полном чужаков месте, а мама с папой исчезли. Некоторые уже плакали. Под покровом своего костюма, глядя сквозь сетчатые глаза и потея как свинья, я подумал, что наблюдаю за неким, чисто американским, издевательством над детьми. Ну зачем приводить ребенка — ваше, заметьте, любимое чадо — в шумный и огромный парк развлечений только для того, чтобы сдать его на попечение незнакомых сиделок, пусть и на короткое время?

Салаги уже видели слезы в глазах малышей (слезы переходят от одного малыша к другому со скоростью заразной болезни, например, кори), но как их остановить они понятия не имели. Да и откуда? В первый же рабочий день их бросили в самую гущу событий, совсем как меня, когда Лэйн Харди ушел и оставил меня одного управляться с чертовым колесом. Мне тогда еще повезло: дети младше восьми катались на „Колесе“ только в сопровождении взрослых. Эти же малявки остались совсем одни.

Что делать я тоже не знал, но чувствовал, что надо попытаться.

Я пошел к детишкам, подняв вверх лапы и размахивая хвостом как сумасшедший (хвоста я не видел, но чувствовал прекрасно).

И как только двое или трое малышей меня увидели и стали показывать пальцем, на меня снизошло вдохновение. Музыка. Я остановился на пересечении Конфетной и Леденцовой улиц, прямо под двумя орущими колонками. Росту во мне было футов семь, от лап и до меховых вздернутых ушей, и зрелище и представлял впечатляющее. Я поклонился детям, которые стояли теперь раскрытыми ртами и широко распахнутыми глазами. Они смотрели, а я принялся танцевать „Хоки-Поки“.

Вся грусть и тоска по родителям тут же были забыты, хотя бы на время. Малыши — у некоторых на щеках еще не высохли слезы — начали смеяться. Они потянулись ко мне, но, пока я исполнял свой неуклюжий танец, подойти вплотную не решались.

Им было интересно, а не страшно. Они все знали Гови; жители Каролин видели его по телевизору, но даже обитатели таких экзотических мест как Сент-Луис или Омаха видели брошюрки и рекламу во время утренних мультиков по субботам. Они понимали, что Гови хоть и большой, но добрый. Он не кусается. Он их друг.