Виктор Банев - Череп императора

— Зато ты будешь жить.

— Для тебя это важно?

— Конечно. И кроме того, ты не понимаешь — то, что Дэн оставил тебя в живых, большая редкость. Я его знаю — он хвосты обрубает без раздумий. Но насчет тебя я его уговорила. Так что можешь считать, что ты у нас везунчик.

— Знаешь что, — наконец решился я, — если ты все это всерьез, то оставайся. Не улетай, останься со мной, пусть они улетают одни.

— Я буду всю жизнь помнить тебя, Стогов, но остаться я не могу. Извини.

— Поверь мне, я вижу дальше, чем ты. Вы еще не знаете этого, но вы действительно уже проиграли. Выскочи из этой лодки, пока не поздно.

Анжелика весело захохотала, запрокинув голову и блеснув в темноте белоснежными зубами.

— Нет, ты точно псих! Нельзя быть таким самонадеянным. Пока, милый.

Она посмотрела на меня, стремительно чмокнула в щеку и побежала по направлению к металлической стрекозе. Не оборачиваясь. Она была уверена, что впереди ее ждет долгая счастливая и обеспеченная жизнь.

Вот и все, подумал я.

Но это было не совсем все.

Я знал, что именно должно произойти. Знал, но все равно зажмурился от неожиданности, когда разом вспыхнули как минимум шесть прожекторов и вертолет оказался в пересечении их лучей.

— Пилот вертолета! — рявкнул металлический голос из громкоговорителя. — Заглушить мотор! Сейчас же заглушить мотор! С земли не подниматься! Повторяю…

Вместо ответа из вертолета раздалась автоматная очередь, и сразу два прожектора, звякнув стеклами, погасли. Бешено вращая лопастями, вертолет напрягся и оторвался от земли. Рядом со мной на корточках уже сидел майор Борисов.

— Ну наконец-то, — сказал я, — думал, вы вообще не появитесь.

Майор был одет в камуфляжную форму без погон, на груди у него висел прибор ночного видения. Надо сказать, что форма шла ему куда больше, чем безликие серые костюмчики.

— Куда мы денемся? — процедил он, не отрывая глаз от вертолета. — Извини, что досталось-таки твоей ноге. Нужно было, конечно, его раньше брать. Здорово болит?

— Да ладно, — сказал я. — Что вы с ними будете делать?

— Пока камень у них, мы ничего не можем сделать. Пусть пока летят.

— У них нет камня, — сказал я. Кровь из ноги хлестала, как вода из-под крана. Я пытался зажать ее рукой, но получалось плохо. — Камень там, внутри, в кармане куртки у Димы… Здоровый такой парень, бритый… Лежит у колонны… Этот китайский кретин перепутал коробки.

— Точно? — спросил майор, не дрогнув ни единым мускулом лица. — Это точно?

Я кивнул. Глаза у майора были серые и абсолютно непроницаемые. Это была его игра, здесь он был на своем месте. А кабинеты, допросы, показная вежливость с подозреваемыми — все это было наносное, не его.

— Федосеев! Ко мне!

Из-за угла вылетел громадный десантник в камуфляже и с гранатометом в руках.

— Давай, Федосеев! — махнул рукой майор. — По нулевому варианту! Камня у них нет.

— Щас сделаем, — кивнул Федосеев, вскидывая гранатомет на плечо.

Я поднялся на локте, моментально забыв про простреленную ногу. Вертолет успел подняться в воздух и стремительно разворачивался над Малой Невкой. Прожектора еще доставали его своим светом, но он явно набирал скорость и с минуты на минуту должен был вырваться за пределы видимости.

— Вы что? — никак не мог я поверить в очевидный факт. — Вы по ним?..

Федосеев сосредоточенно вел стволом гранатомета вслед вертолету.

— Не смейте! — заорал я, окончательно убедившись, что прав в своих подозрениях. — Охренели, что ли? Там же люди!

Пффф-у-у-ух. От ствола гранатомета отделилась огненная струя. Медленно, вычерчивая в темноте причудливую траекторию, снаряд рванулся за металлической стрекозой.

— Не-е-е-ет!!!

Все-таки вертолет успел отлететь на приличное расстояние, и взрывной волной всех нас почти не задело. Вспыхнул он сразу и весь целиком, словно посреди черного неба расцвел прекрасный огненный цветок. Несколько секунд вертолет еще продолжал по инерции лететь вперед, весь в сполохах рыжего пламени, а потом начал стремительно разваливаться в воздухе и обрушиваться в реку. Внутри его черного корпуса что-то продолжало взрываться, и сквозь грохот этих взрывов был еле слышен чей-то вопль, долгий, жуткий, замерший на одной ноте… Последними, выбив сноп искр из каменных плит набережной, в воду обрушились громадные горящие лопасти. Они были похожи на раскрытые объятия жуткого существа, вынырнувшего вдруг в нашем мире из самых параноидальных снов, — жадно загребая воду, они долго не могли погрузиться, взбив на поверхности воды тысячи маленьких водоворотов…

— Не-е-ет! — орал я, ослепленный, оглушенный, почти потерявший сознание от потери крови. — Не-е-ет! Там же она! Она! ОНА!!!

Майор тряс меня за плечи и, надсаживаясь, повторял, крича мне прямо в лицо: «Успокойся! Хватит! Слышишь?! Хватит! Все уже кончилось! Совсем все!»

— Excuse moi! Garcon combien de moi?

— Cinques francs, monsieur [4] — Простите! Сколько с меня? — Пять франков, месье. ( Фр .) .

Я положил деньги на стол, сказал, что сдачи не надо, и вышел из кафе. Достал сигареты, с удовольствием закурил и не торопясь заковылял вниз по улице Риволи.

В Париже я был уже три недели и за это время даже успел в нем неплохо освоиться. Если сейчас пойти прямо, мимо Лувра, то минут через десять я, пожалуй, дойду до площади Согласия. А если повернуть налево, то выйду на рю де Сен-Антуан. Там продается гадкий французский сыр и дорогое белое вино. Ни прямо, ни налево я не пошел, а пошел я направо, к бульвару Осман. В тамошних кафешках, насколько я помнил, всегда имеется хорошее эльзасское пиво. Которое после вчерашнего было мне просто жизненно необходимо.

В Париж я приехал, помнится, двадцать пятого ноября. Как выяснилось, это был день св. Екатерины — первый день подготовки к Рождеству. Мой Ти-джи-ви — скорый купейный — прибыл на вокзал Де Монмартр, я вышел в зал ожидания, увидел громадную, до самого потолка, елку и понял: что было, то прошло. Всё, хватит! Теперь все будет иначе.

Тем же вечером я сходил на авеню Монтень (как утверждал мой путеводитель — «самую дорогую авеню планеты») и, слившись с праздничной толпой, полюбовался на шествие «катринетт» — маленьких Екатерин, каждая из которых вышагивала в особого покроя шляпке — с кастрюлькой, игрушечной собачкой, книжечкой или клубком ниток на тулье. А в десять вечера лег спать. Усталый и абсолютно трезвый.

Нога моя время от времени еще побаливала, и потому распорядок дня я завел себе самый простенький. Вставал в восемь утра, практически не пил и часами сидел в кафешках. Любовался на то, как Париж готовится к Рождеству.

Французский, на тройку сданный некогда в институте, был у меня не ахти, но аборигены меня понимали. Уже через пару дней официанты из ресторана, куда я ходил завтракать, выучили, что месье с тросточкой приехал из России и заказывает по утрам большой кофейник горячего кофе — с сахаром и без молока, а хозяин табачной лавки напротив моего отеля еще с вечера готовил для меня две пачки «Лаки Страйк». Жизнь удалась.