Александр Апраксин - Три плута

— Зачем же это?

— А тогда молодчик скорее поверит тому, что документ ни в каком случае не пойдет на высшую сумму.

— Вы отгадали мою мысль, но не совсем. Сторона текста должна оставаться чистой, а на бланковой стороне мне требуется целиком его подпись.

— Для какой же это надобности? — спросил старик.

— А вот зачем, — сказал Мустафетов и, передавая три сотенных кредитки старику, продолжал: — Когда он согласится — а уговорить его, я полагаю, не трудно, — вы ему тут же и выдадите вот эти триста рублей. А когда он деньги возьмет и, конечно, очень обрадуется им, заставьте его дать вам слово приехать завтра же к вечеру сюда, к вам, под предлогом свидания с лицом, которое по вашей рекомендации одолжит ему еще тысячу рублей сроком хоть на полгода.

— Ну, он приедет, — вопросительно проговорил старик, — я с ним запрусь на полчасика, а заимодавца он у меня никакого не застанет.

— Разумеется! — одобрительно подхватил Назар Назарович. — Нам только нужно иметь явные улики, — что Лагорин был у вас такого-то числа и месяца.

— Значит, свидетелей надо будет подставить, очевидцев? — снова усмехнулся старик. — Ну, это дело пустяковое: дворник мой пускай тут находится и при входе, и при выходе гостя. При разговоре, конечно, ему быть не надо. Да я его за Петровым пошлю, а когда Петров явится, я пошепчусь с ним, как будто он и есть процентщик, согласный дать тысячу рублей, да покажу ему молодого человека — пусть Петров вторым очевидцем будет. Дело так можно обставить, что Петров под присягу пойдет.

— Ну вот, теперь вы меня окончательно поняли! Вы скажете Петрову, что вот, мол, приехал к вам совсем незнакомый человек с просьбой учесть ему вексель. Ну, чей бы, например? Лицо надо брать в Петербурге известное. Лучше всего кого-нибудь из спортсменов. Возьмем хоть графа Козел-Горского — имя популярное.

— Хорошо-то хорошо! Но ведь мой Петров тоже не дурак: за такой векселек он с аппетитом ухватится.

— Учить мне вас, что ли? — чуть не вспылил Мустафетов. — Точно не от вас зависит ему такие условия предложить, от которых он откажется.

— Конечно, от меня, — согласился Герасим Онуфриевич. — Стало быть, повести себя я должен таким манером, чтобы ваш Лагорин думал, будто я с Петровым говорю о новой тысяче рублей для него и под его собственную подпись, а Петров должен быть уверен, что сей молодой человек предлагает приобрести от него вексель по предъявлении всего на четыреста рублей от Козел-Горского. Верно?

— Вы — гениальный помощник в делах! — воскликнул вполне довольный Мустафетов. — Стало быть, между нами все ясно. Завтра же утром вы даете Лагорину деньги и получаете от него бланковую подпись на чистом вексельном листе не свыше четырехсот рублей, после чего условливаетесь с ним, в котором часу он приедет к вам. У себя вы устраиваете все так, как сказано, затем, когда Петрова вы доведете до отказа, вам надо в Лагорине, напротив, поддержать надежду и даже уверить его, что кредит ему вы откроете широкий.

— А чистый листочек с его бланком я должен вам доставить? — спросил старик.

— Да, на очень короткое время. Я верну его вам с заполненным текстом, и вы уведомите графа Козел-Горского о поступлении в вашу собственность, — по передаточной бланковой надписи господина Лагорина, его векселя по предъявлении на четыреста рублей.

— Сильно задумано! — сказал Герасим Онуфриевич и хихикнул, будто его щекотнули.

Он дрожал, точно в спазме сладострастия, при чудовищной мысли о страшном злодеянии, хотя оно совершалось против совсем не ведомого ему и ни в чем пред ним не повинного молодого человека. Но иссохший в ненасытной жажде золота скупердяй старик ненавидел всем своим существом молодежь, потому что страстно завидовал ей. Мстил же он всем, кто когда-либо имел в нем нужду и брал у него деньги, чтобы жить и веселиться, так как самому ему ничего в мире не надо было, кроме сухой корки, при его жадности все загребать лапами и запирать под замки.

— Да, да, — бормотал он со злобою, — мы с вами дельце оборудуем, а граф Козел-Горский, я полагаю, здорово возмутится, что на него векселя по четыреста рублей в оборот по городу пускают. Он, конечно, сейчас же отопрется: «Знать не знаю, ведать не ведаю!» Ну, а мы с вами тогда, Назар Назарович…

Но Мустафетов перебил его:

— То есть не мы с вами, а вы один, Герасим Онуфриевич, отправитесь к прокурору.

— Ах, вот даже как! Я полагал, что юнец нам за фальшивый векселек в четыреста рублей подаст своих настоящих ровно настолько, за сколько киевское именьице его родителей с молотка могло бы пойти.

— В данном случае мне не именье слопать надо, а самого субъекта, — ответил Мустафетов. — Этот подлец стоит мне на дороге! Не драться же мне с ним на дуэли! Он запустил в меня комом грязи, так я же его теперь всего вымажу, да еще так, что ему в жизни не отмыться.

— Дуэли глупости! — подтвердил скряга. — Убивают тело одни только дураки; врагам надо мстить, убивая их душу, а тело подвергая мучениям. Хе-хе-хе…

— Все это прекрасно, Герасим Онуфриевич. Но сколько вы возьмете с меня за такое удовольствие?

— С умного человека, да еще за такое дело, я дорого не спрошу, — прокаркал старик. — Тут дело мести, а не удовольствия и не прожигания жизни, к чему только и способна вся эту шушера, современная молодежь! Она таких людей, как я, Плюшкиным или Гарпагоном называет, ростовщиком, процентщиком ругает, потому что сама только пировать умеет. Я бы каждого из таких голубчиков на медленном огне, на жаровне с раскаленными угольями поджаривал да солью присыпал им раны. Им бы все наслаждаться, лакомиться, сластолюбствовать.

— Перестаньте ругаться и раздражаться, Герасим Онуфриевич, и вспомните, что я и сам все вкусное люблю.

— Вы-с? Конечно, все может быть, но вы сила и всю эту мелюзгу, эту мразь человеческую, сами ненавидите и на каждом шагу причиняете ей всякое зло. Я за это вас еще уважать могу. В каждом умном деле я всегда ваш помощник и доказывал вам это еще раньше.

— Так сколько же? — снова поставил вопрос о вознаграждении Назар Назарович. — Не могу же я за все ваше уважение ко мне требовать от вас бесплатных услуг; тут все-таки разъезды, трата времени, беспокойство, хлопоты.

— Сказано верно-с! Даром ничего ни от кого требовать нельзя-с. Но тоже и дорого я с вас брать не хочу. Дело совсем с моими взглядами согласуется, ибо всех этих гуляк-кутил давно в омут пора. Возьму я с вас всего пятьсот рублей, да и те в рассрочку: сто рублей завтра дадите, когда я привезу вам бумажку с бланком, сто рублей — когда молодчику капкан накинем, ну, а триста, когда уже совсем его песенка до конца спета будет.

Мустафетов опасался худшего. Он дал свое согласие и на прощанье протянул старику руку. Тот принялся благодарить его, будто и в самом деле ему был дан приятный заказ и он с удовольствием провел время.