Борис Селеннов - Несколько дней из жизни следователя (сборник)

— Вы предупредили, что из милиции?

— Да.

— Открыли не сразу?

— Минут через десять, но сначала через дверь обещали, что будет тишина. Тем не менее я настоял на своем. Открыла хозяйка, я и сержант Науекас прошли в квартиру. Там было несколько человек, вид у них был возбужденный. Они пояснили, что обмывали диссертацию хозяйки и произошла ссора, но теперь они помирились. При мне пожали друг другу руки.

— Знаете ли вы киноактера Сабира Жанзакова?

— Да, но его в квартире не было. Я по крайней мере не видел.

— Вы обошли квартиру?

— Да.

— Осмотрели все помещения?

— Кроме ванной, я не подумал о ней. Она была закрыта снаружи.

Свидетель БИЛОТЕНЕ Р. Г., 46 лет, образование среднее, воспитательница детского сада

— В ту ночь на нашей лестничной клетке никто не спал, из квартиры Моцкисов неслись какие-то крики, стоны. Соседи выходили на лестницу, прислушивались. В квартире кого-то избивали. Началось это после полуночи и с перерывами продолжалось до рассвета. Примерно в три часа я не выдержала, позвонила в дверь Моцкисов. К двери подошла хозяйка — Лорет. Я попросила ее прекратить безобразие — людям завтра на работу. Моцкиене сказала, что все будет тихо, дверь не открыла. Однако как только я вернулась к себе, крики возобновились с новой силой... Когда позднее я снова вышла на лестницу, там были и другие соседи. Мы снова стали звонить к Моцкисам в дверь, но к нам никто не вышел. Мы решили позвонить дежурному по милиции, что и было сделано моим мужем. Кого избивают и за что — я не знала.

— Как, по-вашему, были ли услышанные вами крики зовом о помощи?

— Да. Один раз я явственно слышала мужской голос, кричавший фальцетом: «Мама!» и «Помогите!»

Окно кухни Моцкисов обрамляют цветные веселенькие занавески. Хотя после преступления прошло больше года, ничто не приглушило их бьющую в глаза яркую пустоту. Плоский матовый плафон под потолком напоминает уменьшенную в размерах летающую тарелку.

Можно было продолжать. Вспыхивают горячим светом «юпитеры», включают монитор, следователь делает знак прокурору-криминалисту и его помощникам, выдвигает руку с магнитофоном — ответы обвиняемого должны звучать четко.

Выезд на место и воспроизведение обстоятельств случившегося записываются на видеопленку...

— Здесь, на кухне... — Следователь продолжает. — Тоже наносили удары.

Шаншевич кивает. Его большой, напоминающий лошадиный, глаз — матовый, чистый — смотрит не мигая, он словно не понимает, чего от него хотят.

— Да, наносили. — Шаншевич ничего не скрывает. — Так же, как в коридоре, когда мы вошли. И потом в комнате.

— Как это происходило?

— Камал говорил: «Бейте!» Мы били.

— Кто конкретно?

— Я, Сильвестров. Иногда Эркабай. Потом Камал говорил: «Хватит!» Мы переставали наносить удары.

— Покажите, где в это время находился Жанзаков и где остальные. Не замечаете ли вы изменений в обстановке? Так ли все, как было тогда?

— Не было посуды на столе, — Максим понимает вопрос буквально, между тем следователя интересует лишь то, что непосредственно связано с преступлением. — И этого тоже.

У двери — диковатая, величиной с нормальную женщину, кукла — в трениках, в видавшем виды сатиновом халате, прошивной белокурый парик растрепам.

— Мы привезли с собой. — Это его идея — заимствовать манекен в службе, занимающейся спасением людей на водах. Следователь показывает на манекен.— Придайте ему, пожалуйста, позу, в которой находился в тот момент Жанзаков. Аккуратнее, манекен на шарнирах.

— Сейчас.

Скорбная кукла сопротивляется. Глаза ее по-прежнему закрыты. С ней приходится обращаться очень бережно: пробковая— она почти невесома, ранима, как ребенок...

— Руками Сабир прикрывал лицо.

— Он наносил ответные удары?

— Нет.

— Лично вы, в кухне... В какие части тела наносили удары?

— В предплечье. По туловищу.

По проспекту, внизу, одна за другой проходят несколько машин, скрываются в направлении Виршулишкес. Над сигнальным фонариком одной из них показывается и мгновенно тает дымок; весна выдалась холодной, к вечеру снова морозило.

— А другие?

— Все действовали примерно одинаково.

— Сколько ударов вы нанесли?

— Не знаю, не считал.

— Десять? Сто? Это продолжалось всю ночь...

— Я был как во сне. Не помню.

— Вы отдавали себе отчет в том, что происходило?

— Я верил в Камала. Он — гуру, Учитель. В Учителе нельзя сомневаться. Я думал, он знает, что делает, и не допустит непоправимого. До конца я верил, что так надо. Рядом был Сильвестров, он делал то же. По команде Камала мы наносили удары, потом по его же команде прекращали.

— Что же было потом?

— Из кухни мы перешли в большую комнату.

— Покажите, как вы шли.

Съемку приходится прервать. Узкий коридор мешает вести видеозапись. Оперативно-следственная группа, обвиняемый, конвой, понятые, прокурор-криминалист с помощниками переходят на вторую половину квартиры, в большую из комнат. Диван перегораживает ее на две части, против дивана — кресло, на которое бросили Жанзакова.

Пока идут приготовления, Шаншевич по своей инициативе возвращается к недалекому прошлому:

— В Каракалпакии, когда мы вместе с Эркабаем просили милостыню на Султан-Бабе, Камал дома садился читать сутры. Кажется, сутры... Мы смотрели на него как на бога!

Многое из того, что казалось ему до ареста единственно ценным и важным, потеряло смысл, а то и просто выскочило из головы. Исчезли целые блоки терминов — приводов, систем аргументации, цеплявшихся друг за друга, как шестеренки часов.

У Шаншевича задумчивое лицо, большие притомленные глаза породистого скакуна. Он смотрит ими, не мигая, словно никак не может понять, почему он здесь, а не в институте.

— Отдалило ли вас знакомство с Камалом и Эркабаем от сокурсников?

— Постепенно я отходил от ребят, общался с теми, кто интересовался теми же проблемами, что и я. Многое стало казаться мирской суетой. Камал дал мне задание: постоянно контролировать себя. Во время выпивки и потом, что бы ни делал, в каком состоянии ни находился. Все это чушь собачья...

Следователь не демонстрирует обвиняемым, даже тем, кто стал жертвой случайных и неблагоприятных факторов, своего сочувствия. Будь он учителем, он обходился бы без любимых учеников.

И сейчас он понимает: хотя в силу особенности своего характера Шаншевич, как и другие, и поддался влиянию Досымбетова, он не был слепым орудием. Нанося Жанзакову большое количество ударов в жизненно важные органы, обвиняемый с учетом его умственного развития и достаточного опыта не мог не предвидеть наступление смертельного исхода, должен был отдавать себе отчет в своих действиях.

— Главное же, мы должны были беспрекословно слушать Учителя! Гуру!