Борис Селеннов - Несколько дней из жизни следователя (сборник)

— Вы аспирант?

— Я заполнил анкеты.

— Вас приняли в аспирантуру?

— Но я уже заполнил все документы! Дело в формальности...

— Все-таки! Вы аспирант или нет?

— Мне сказали, и я заполнил анкеты!

Так продолжается до бесконечности.

Обычно во время допроса следователь набрасывает что-то в лежащем перед ним черновике, иногда поднимается и ходит по следственной камере, время от времени подходя к столу, чтобы снова что-то отметить. Его не отвлекает металлический стук дверей, решеток, непрерывные звонки дежурной. Иногда он подходит к окну, смотрит на улицу так же внимательно, как глядит на подследственного.

Он может только предполагать, какой длинный путь отделяет этот его первый допрос Камала Досымбетова от последнего допроса, от того дня, когда уже в качестве государственного обвинителя ему придется поддерживать обвинение в Верховном Суде республики, от дня вынесения приговора Досымбетову.

— Подумайте, — предлагает он. — В ваших же интересах очные ставки с другими обвиняемыми. С Шаншевичем и Сильвестровым, которых вы вызвали из Москвы для наказания Уромонаса, Лаурецкаса. С супругами Моцкисами. Даже с Эркабаем...

Подумав, Досымбетов решит не ожесточать бывших учеников. И вообще предпримет ряд шагов, попытается даже получить разрешение на брак. Все это в какой-то мере повлияет на приговор: вместо высшей меры — пятнадцать лет лишения свободы с отбыванием наказания в колонии строгого режима и пять лет ссылки.

Старший следователь по особо важным делам Прокуратуры Литовской ССР, советник юстиции НОРКУНАС Г. Р.

37 лет, член КПСС, женат, двое детей, закончил юрфак Вильнюсского государственного университета, трудовой стаж 21 год, из них следователем прокуратуры И лет, в том числе по особо важным делам 9 лет.

Он говорит себе:

— Со своих почитателей — профессоров, академиков, популярных писателей и поэтов — Камал Досымбетов никогда не брал ни копейки. Ему достаточно было быть принятым в их обществе, возможности появиться на людях с Целительницей, с живым классиком, с почетным доктором наук многих университетов и академий.

Деньги несли другие. Ученики... Ученики, а не больные. Среди поклонников Камала почти нет больных. С чем к нему обращались? Переутомление, недомогание. И ни одного рабочего! А между двумя этими категориями — еще одна. «Первооткрыватели»! На них падала слава открытой ими знаменитости! За это им разрешалось торговать своим идолом, сдавать его в аренду нужным людям, друзьям. Те в свою очередь чувствовали себя обязанными — услуги сильным мира сего не пропадают зря: «первооткрывателей» печатают, помогают плыть в бурном житейском море. У них растут дети, внуки и о них приходится думать... Камал все это понимал, поэтому с академиком держал себя иначе, чем, скажем, с преподавателем рисования и студентками техникума. А Эркабай ему требовался лишь в самом начале рекламы, постепенно он вытеснил его, сам занял место Человека, которого следует изучать...

Он проверяет себя: задает вопросы и сам на них отвечает.

— Почему Досымбетов в Вильнюсе был особенно агрессивен?

— Здесь он фактически лишился своих последних приверженцев. Лаурецкас и другие публично объявили его профаном. Он использовал последний шанс.

— В этот день он был особенно злобен...

— Из-за фотографии на обложке «Советского экрана». Жанзаков был признанный кумир, Досымбетов известен лишь постоянно варьирующей кучке людей.

— Ошибся ли Досымбетов в актере?

— Сначала — в чем он не ошибся. Он верно рассчитал: Сабир ни при каких обстоятельствах не поднял бы на него руку. Теперь о заблуждении. В начале знакомства он принял Жанзакова за верхогляда, лишь потом разглядел его основательность. Разобравшись, понял: так просто с Жанзаковым ему не разойтись. Актер искал истину. Открыв обман, он становился потенциальным противником, и опасным. Это было бы для Камала полным провалом. И вот ситуация: король голый, час разоблачения приближается.

— Он решил отделаться от Сабира навсегда?

— Да.

— Сыграл ли алкоголь роль в случившемся?

— Безусловно. И это усугубляет вину убийц.

— Но почему Сабир — каратист, чемпион, будучи крепче и опытнее своих противников, — принял смерть, не сопротивляясь? Искал просветления?

— Кришнамурти здесь ни при чем. И жизненная энергия «чи» или «прана» тоже.

— Зависимость от Учителя?

— Да. Жанзаков считал себя виноватым: там, у дома Лаурецкаса, из-за шапки он оставил Бога в беде!

— Потому и сносил побои?

— Ему казалось, этим все и ограничится.

— И вначале не сопротивлялся...

— Как борец он был выдержан и сильно завысил болевой порог.

— А когда пришла мысль о смертельной опасности...

— Он уже был не в состоянии сопротивляться. Только кричал. У него были сломаны ребра, перебиты хрящи носа...

— Но он еще надеялся. Он сам шел в ванную!

— Он боялся, что будет хуже. Победить их он уже не мог, а мог только вызвать новый приступ гнева, новые избиения...

Воскресное утро. Рябые голуби с розоватыми лапками и черными лакированными коготками расхаживают по ту сторону окна по подоконнику. Дальше громада старых домов, — их обитателям известна до деталей немая внешняя жизнь работников прокуратуры и давно приелась.

Молчит телефон. Через минуту он зазвонит, голос жены будет слышен по всему кабинету.

— Гедас!—Ядвига сократила звонкое «Гедгаудас». Так теперь называют Норкунаса и все сослуживцы. — Ты как сегодня? — За завтраком они не виделись, он ушел раньше. — По радио— я смотрела программу —в двадцать тридцать твоя любимая группа... — Она назовет ансамбль, отличающийся удивительной гармонией и лишь теперь, после того как он распался, признанный классикой.

«Как в плохом детективе, — успеет подумать Норкунас. — Разговор с любимой женой: «Ты рано приедешь, милый? Вечером ансамбль «Битлз»... — Он знает: в плохих детективах следователь либо изучает японский язык, либо меломан. И на работу ему обязательно звонит жена.

Скоро он и сам, пожалуй, не вспомнит, что действительно всерьез занимался вокалом, пел в пользующемся мировой известностью детском хоре «Ажуолюкас», выступавшем с симфоническим оркестром; что по окончании школы перед ним по-настоящему стоял вопрос о выборе профессии, а блистательный в свое время педагог, которого мало кто теперь помнит, разве что только профессионалы, предсказывал ему карьеру музыканта.

— Когда начало? — спросит он.

— В восемнадцать тридцать. Значит, приедешь? — без особых, впрочем, надежд продолжит Ядвига. — Мы будем ждать. Не сядем без тебя ужинать.

— Не знаю пока, — он и не заметит, что чуть было не пообещал невозможное. — Посмотрим. — Так бывает всегда, насколько он помнит свои воскресные дежурства.