Вера Русанова - Пьеса для обреченных

Так, поддерживая милую, а главное, оптимистичную беседу, мы и доехали до дома Вадима Петровича. Нельзя сказать, чтобы двор был до отказа заполнен людьми, но пять или шесть бабушек, повыползших, как ящерки, на последнее осеннее солнышко и теперь зорко несущих свою вахту у подъездов, изрядно портили настроение. Если не на допрос с пристрастием прямо сейчас, то на точный фоторобот для милиции потом можно было рассчитывать твердо.

— Ты не знаешь, сериал никакой в ближайшие полчаса не начинается? — тоскливо поинтересовалась Каюмова, откидываясь на спинку сиденья.

— Не смотрю я сериалы! Что я, с ума сошла, что ли?

— А жаль. — Она вздохнула. — По крайней мере, мы бы точно знали, когда все эти барышни расползутся наконец по своим квартирам смотреть про страстную мексиканскую любовь.

— Зря на бабушек злишься, — с укоризной заметила я. — Они, между прочим, тут абсолютно ни при чем. Не из-за них мы здесь сейчас торчим…

Дальше должна была следовать серия легких словесных уколов в адрес растеряхи Натальи, но она неожиданно охотно согласилась:

— Точно! Не из-за них!

Потом, демонстрируя полное отсутствие благородства и великодушия, уже в сотый раз напомнила мне о том, что из-за меня вся каша заварилась, и, если бы не мой дурацкий бизнес, она, Каюмова, сейчас спокойно репетировала бы «голубого» мальчика под чутким руководством Вадима Петровича. Дальше — хуже!

Наталья от сознания своей правоты обнаглела настолько, что предложила мне одной подняться в квартиру, мотивируя это тем, что, во-первых, мне хорошо известно, где помада лежит, а во-вторых, я, мол, такая серая и незаметная, что меня ни одна бабулька не запомнит, будь она даже суперагентом ЦРУ. Я обиделась и ответила в духе «сама дура». Так мы препирались минут десять, до тех пор, пока старушки действительно не зашевелились и одна за другой не принялись скрываться в своих подъездах. Правда, и погода подпортилась: небо затянуло серыми, рваными тучами, деревья тревожно зашелестели остатками листвы, лужи подернулись рябью.

В небесной канцелярии явно были за нас. Однако Каюмова решила вознести хвалу еще и телевидению, авторитетно и твердо заявив: «Сериал!»

Мы вышли из машины и живенько дотрусили до подъезда. Энергичной рысью, стараясь, однако, не топать, взлетели по лестнице. Вошли в квартиру, прикрыли за собой дверь, и тут Наталья, принюхавшись, удивленно округлила глаза:

— Тебе не кажется странным, что трупом до сих пор не пахнет? Или, может, у него в квартире какая-нибудь вентиляция особая?

Я, не склонная в подробностях обсуждать архитектурные изыски жилища покойного и тем более ароматы, которые он, по идее, должен источать, только нетерпеливо пожала плечами:

— Может-может… Ты давай лезь под тумбочку и пошли быстрее отсюда.

Наталья опустилась на корточки, пошарила рукой по полу, а потом, все так же не поднимая головы, глухо пробормотала:

— Жень, а тебе не кажется, что мы дверь в ванную закрыли?

Еще ни разу в жизни шея моя не поворачивалась так медленно. Я, кажется, физически чувствовала, как скрипят позвонки и напрягаются сухожилия. Дверь в ванную действительно была приоткрыта, из-под нее, едва заметная на золотистом паркете, выбивалась полоска электрического света. Свет в ванной мы не оставляли абсолютно точно!

Ход наших с Каюмовой мыслей полностью совпал, как, впрочем, и направление движения. Я ударилась о входную дверь правым плечом, а о Наталью — левым. Она же воткнулась в меня лбом, а о дверь, кажется, стукнулась коленкой.

Хрустальное бра жалобно задребезжало, одежная вешалка, которую Наталья зацепила в своем стремительном рывке, противно и громко заскрипела. В общем, шума мы произвели столько же, сколько небольшое стадо мамонтов, несущееся на водопой.

Однако гнаться за нами никто не спешил. Кроме нашего шумного дыхания да нервного дребезжания хрустальных висюлек, в квартире не слышалось ни звука. Эта вязкая, тревожная тишина, серым туманом оседающая по углам, в последнее время меня просто преследовала.

— Вот и у Болдырева дома так же тихо было, — прошептала я, потирая ушибленное плечо. — Ну, когда он мусорное ведро пошел выносить…

Наталья почему-то усмотрела в моих словах кощунственную иронию.

— Очень смешно! Ха-ха-ха! — с каменным лицом проронила она. — Жванецкий ты наш в юбке!.. Ах, Вадим Петрович тоже решил спуститься до мусоропровода!

Свет в ванной включил, тапочки надел…

— Мы надели на него тапочки.

— Чего?

— Мы, говорю, надели на него тапочки.

Каюмова сначала заглянула мне в лицо, стремясь понять, издеваюсь ли я или просто от природы идиотка. Потом вслед за мной опустила глаза и увидела то же, что и я пару секунд назад, — черная вельветовая тапка с розовым плейбоевским зайчиком. Тапка была одна и лежала посреди прихожей, как забытая детская игрушка. Наталья икнула и рассмеялась тихим шизофреническим смехом.

— Зайку бросила хозяйка! — продекламировала она, прочитав мои мысли и чудовищно развив детскую тему. — Под дождем остался зайка…

Потом, как зомби, подчиняющийся чужой воле и абсолютно не соображающий, что творит, сделала шаг вперед. Еще шаг, и еще, и еще… Я опомнилась и сдавленно ахнула уже в тот момент, когда она рывком дернула на себя дверь ванной. Но ничего не произошло: не метнулся в коридор убийца в серой хламиде, не стукнулась о пол окостеневшая рука со скрюченными пальцами.

— Его там нет, — как-то спокойно и равнодушно констатировала Каюмова. — Нет, его там нет, Женя…

Я тоже подошла, мелко дрожа и чувствуя, что мое бедное сердце вот-вот выскочит из грудной клетки. Заглянула внутрь. Все тот же шампунь на полочке, все те же носки на батарее, девственно чистый кафель и никакого намека на разлагающийся труп. Сердце мое еще раз екнуло и куда-то провалилось…

На этот раз мы почему-то не стали дергаться и до двери доковыляли, как две тупые марионетки с вытаращенными глазами и ножками на шарнирах. Вышли из квартиры, переглянулись. С улицы доносился шум дождя.

— Погода испортилась, — светски заметила Наталья и лязгнула зубами.

— Да, — согласилась я, машинально придерживая безымянным пальцем правый глаз, дергающийся в тике.

Спустились еще на один лестничный марш, как-то не сговариваясь, пошли быстрее. Опять, едва не столкнувшись в дверях, выбежали из подъезда и тут же поняли, что бежать нам, собственно, некуда.

Каюмовского «Москвича» не было. Нет, где-то в природе он, наверное, еще существовал, но только не здесь — не перед подъездом покойного Вадима Петровича. Дождь шел сплошной серой стеной, лужи вспучивались пузырями, а на том месте, где полчаса назад припарковалась наша красная машинка, стояла неподвижная фигура в сером. Ветер трепал полы длинного плаща, вода стекала по капюшону. Под капюшоном белели бинты.