Вера Русанова - Пьеса для обреченных

Я не умерла от разрыва сердца и не упала в обморок, хотя в последнее время это сделалось у меня дурной привычкой. А просто прислонилась затылком к стене и прикрыла глаза.

— — Ну, так как, мадемуазель артистка? — донеслось откуда-то сверху. — Нравится вам такой театр? Нравится, нравится! Не может не нравиться — вы же профессионал!

Я разлепила тяжелые веки. Бородин стоял прямо передо мной и усмехался жестко и зло. Его двойной подбородок едва ли не нависал над моим носом. — Хотя вот лицо у вас почему-то не радостное.

— Да и потасканное какое-то! Вы уж извините за прямоту. Н-да, в бытность вашу Аленой Вологдиной выглядели вы, прямо скажем, привлекательнее! — Он сделал пару шагов назад, склонил голову набок и «полюбовался» мной, как ценитель живописи редкой картиной. — И плечи сутулые, и шея в воротнике, как карандаш в стакане, болтается. А волосы! Ну что за волосы?! Я так полагаю, в сортире не много охотников нашлось с вами уединиться? Там ведь тоже симпатичные девочки ценятся…

В другое время я, конечно, не преминула бы восхититься богатым опытом Олега Ивановича, доподлинно знающего, какие именно девочки пользуются спросом в общественных туалетах. Но сейчас мне было не до того. Перед глазами расплывались радужные круги, и в кругах этих проступали лица Ольги, Натальи, Лехи. В самом углу переминался с ноги на ногу Славик Болдырев и уж так старался быть незаметным, что почти сливался со стеной.

Я все еще не могла до конца поверить в то, что это случилось именно со мной. Зато Бородин вовсю праздновал победу:

— Нравится вам быть униженной и растоптанной? Нравится выть от страха и бессилия? «Умоляю! Помогите! Спасите!» Нравится чувствовать себя идиоткой, которую водят за нос?!

Мне казалось, еще секунда и он меня ударит. Широкая его грудь под белой шелковой рубахой тяжело вздымалась. Угадывающаяся под воротником золотая цепочка врезалась в покрасневшую шею. Каюмова за его спиной сосредоточенно ковыряла пальцем спинку кожаного дивана. Леха с глубоким интересом изучал носки собственных ботинок.

— Что ты молчишь?! — Бородин вдруг резко перешел на «ты» и, опершись рукой о стену рядом с моей головой, с яростью заглянул в мои глаза. — Что ты молчишь, дешевка?! Сказать нечего?! Роль не выучила? Или текста для тебя не написали? А ведь какая говорливая поначалу была — просто соловьем разливалась!

Уж пора, по идее, хоть что-нибудь ответить, я понимала это, но язык все еще отказывался меня слушаться, а во рту было так гадко, что я всерьез опасалась, как бы меня не стошнило прямо на ворсистый мягкий ковер.

Бородин же постоял у стены с минуту, дыша на меня кисло и жарко, потом совершенно спокойно выпрямился, повел плечами, поправляя пиджак, и неторопливо зашагал к столу. Когда он обернулся, у него вновь было спокойное и уверенное лицо победителя. Только округлое брюшко, внушительная проплешина на макушке да еще, пожалуй, отвратительная физиономия мешали ему сравняться в неотразимости с Полом Ньюменом.

— Так что проиграли вы, мадемуазель, по полной программе! — Он снова решил придерживаться светской линии. — И надеюсь, это послужит вам хорошим уроком. Думаю, вы поймете, что карать виноватых — все-таки право Бога, а не какой-то сопливой, недоделанной артисточки!

— Сесть можно? — вяло и безжизненно проговорила я, понимая, что разговор еще далеко не закончен.

— Садитесь. — Бородин равнодушно пожал плечами, кивнул мне на кресло, а сам, как председатель собрания, уселся за столом.

Все остальные, с его позволения, тоже рассредоточились на сидячих местах в кабинете. Ближе всех ко мне оказался Леха. Когда я увидела его розовеющие на глазах уши, меня чуть не передернуло от отвращения.

— Так вот, — бывший объект моего розыгрыша задумчиво повертел ручку с золотым пером (едва ли не ту же самую, которой поигрывая во время нашей первой встречи), — я действительно надеюсь, что это послужит вам хорошим уроком и в следующий раз, прежде чем ввязываться во что-нибудь подобное, вы десять раз подумаете. Ведь отчего все ваши беды? Оттого, Женя… Или Алена? Вам как приятнее?

Я промолчала, и Олег Иванович вернулся к излюбленному термину «мадемуазель».

— Оттого, мадемуазель, что вы вообразили себя слишком умной. Детективов поначитались, что ли? «Все мужики — дураки, одна я семи пядей во лбу»? Не спорьте, именно так и было! И манеры-то вы себе выбрали шлюшески дешевые…

Или, может быть, они у вас естественные? Тогда простите, ради Бога!

Мне снова не оставалось ничего иного, как нервно проглотить слюну.

«Моральное изничтожение» меня еще даже не вступило в основную фазу. Краем глаза я видела, что Лехины уши уже пылают, как спелые помидоры. Каюмова же, наоборот, сделалась белой, точно дохлая лабораторная мышь. Одна только Ольга выглядела более или менее пристойно.

— В общем, избрали вы тактику дешевой проститутки, заявились ко мне в офис, разыграли дурацкий водевиль, и первой вашей глупостью было решить, что это вот так запросто сойдет вам с рук…

«Офис, водевиль… — отметила я про себя. — А ведь наверняка мало кто из присутствующих знает про дачу и про то, что там произошло на самом деле. Скорее всего, про Дашеньку и ее кружевные трусики он никому не рассказал!»

— Нет, это было второй вашей глупостью! Первая — то, что вы связались с моей, с позволения сказать, супругой и согласились поработать на нее! Она сдала вас с потрохами тем же вечером, во всем покаялась и телефончик дала и адресок.

Людочка у меня дама без комплексов! И жалостную историю, которую она вам наплела, тоже пересказала: про беременность, про моих бесконечных любовниц…

Мне она все сказала, а вот вам — нет. Вы ведь ни про любовника ее молодого не знаете, ни про то, что ребенок этот непонятно от кого, ни про то, что она адвоката замордовала, все пыталась узнать, как бы ей так развод обставить, чтобы вину свалить на меня, а ей денег огрести побольше…

— Она на самом деле сказала, что ждет ребенка… — не очень уверенно вставила я, — вот мне и показалось…

— Когда кажется, креститься надо! — грянул Бородин. — Или думать, по крайней мере! Скольким, интересно, ты мужикам жизнь и карьеру вот так испортила? Ладно я. Меня так просто из седла не вышибешь. Пошипела моя благоверная, как ехидна, слюной ядовитой побрызгала, на том дело и кончилось. А с другими как? Да кто тебе вообще дал право судить?! Кто дал тебе право наказывать?! Ты кто — Бог? Ангел? Святая Евгения? Шлюха ты, подстава и подстилка! Причем глупая шлюха…

Я проглотила «комплимент», так как мне больше ничего не оставалось. Леха же заерзал на своем стуле так, будто в сиденье было вмонтировано с десяток острых шильц.

— И глупость твоя не только в том, что ты лезешь куда тебя не просят, а еще и в том, что дальше своего носа не видишь…