Леонид Словин - Война крыш

— Не поняла?

— Не-е…

— Храм-то покаявшихся грешников! Убийцы! Проститутки, воры… Познавшие грех и раскаяние ближе Богу, чем те, кому не было дано искушений. Пошли…

Он заспешил домой.

— Поедем на такси, как белые люди. Я плачу.

— А откуда деньги? Хозяин дал?

Ничего другого не пришло ей в голову.

— Вроде того.

Многоквартирный дом на Бар Йохай бурлил с самого утра, с того самого момента, когда раздался безумный вопль хасида Ицхака Выгодски… На всех этажах узкого подъездного колодца кричали, жестикулировали возбужденные люди. Они и при других-то обстоятельствах вели себя шумно. А теперь и подавно!..

Борька Балабан — кареглазый, с золотистыми патлами, с бледным веснушчатым лицом — на лестничной площадке второго израильского этажа нутром отзывался на все разговоры вокруг. Попервости это никому не бросалось в глаза. Парней — выходцев из СНГ, «русим», в доме было трое, они жили своей жизнью, тесных отношений соседи с ними не поддерживали, только здоровались, встречаясь на лестницах, на галерее внизу. Бар Йохай населяли в основном выходцы из Марокко и тайманцы — смуглые, похожие на арабов симпатичные уроженцы Йемена.

— Кетель… Кетель… — раздавалось во всех углах.

«Кетель…»

Когда-то в Санкт-Петербурге решением комиссии по делам несовершеннолетних Борька был направлен на год в спецПТУ. Там он и нахватался российской уголовной фени и язык этот знал отлично.

«Укецали» ! Иначе — убили!

Он примчался к месту происшествия одним из первых, едва вой полицейской сирены оповестил улицу. Далеко бежать не пришлось: несколько прыжков по лестнице с четвертого этажа, где он и еще двое парней снимали на троих комнату и салон за 500 долларов в месяц. Все трое приехали по молодежной программе как школьники, приняли гражданство. Теперь вели самостоятельную жизнь. В ожидании призыва в ЦАХАЛ, Армию обороны Израиля…

Балабан вертел головой, перехватывая отдельные фразы. Он едва успевал поворачивать голову.

Кто-то вспомнил:

— Амран жаловался, что у него хотят отобрать место на Кикар Цион, где он сидит. А отдавать не собирался…

Сосед с третьего этажа — смуглый выходец из Йемена, по-здешнему тайманец, облезлый, с выцветшими клочками волос на подбородке и щеках — вытянул перед собой сложенные щепотью пальцы:

— Люди перестали жить по Торе! А ведь умирать будем!

Он повторял это по любому поводу много раз в день.

Собеседник, такой же старый курд, возразил:

— Может, наследники?

Тайманец удивился:

— Я тут десять лет! Ни разу не появлялись, ни брат, ни сестра…

— Какая сестра?! Я говорил о сестре?!

— А куда он уезжал каждый год?! — вмешался кто-то еще. — И дома не каждую ночь ночевал!

— Кто спорит? Чтоб нищий — и без денег!

— На деньги наследники всегда найдутся!..

С ним согласились.

Облезлый тайманец высказал свою версию:

— Это сделали не нищие, не конкуренты. Нищие, они никогда бы не пришли в дом — там бы, на Кикар Цион, где-нибудь во дворах и прибили!

Несколько человек беззвучно молились, раскачиваясь и опустив головы над молитвенниками.

У квартиры Амрана Коэна на площадке зажгли поминальные свечи — в плоских баночках со стеарином. Колеблющиеся светлячки напоминали об огоньке жизни, который может быть задут в любую секунду могущественным проведением…

В квартире убитого работали полицейские эксперты.

В подъезде уже появились четверо бородатых мужиков — в черных костюмах-тройках, шляпах, белых сорочках, служители иерусалимского погребального общества «Хевра Хадиша» — «Святое Общество». Главное похоронное бюро обеспечивало точное исполнение религиозного закона: ритуальное омовение, прощание в закрытом гробу, быстрые, в течение уже нескольких часов после смерти, бесплатные с соблюдением обряда похороны.

— Иначе нищего и хоронить не на что! Деньги-то откуда?!

— Можешь не сомневаться! Им хватит! — Седой уроженец Йемена дернул облезлым подбородком. — Амран стоял на Кикар Цион лет пятнадцать. Каждый день! Меньше ста долларов оттуда в день не приносят… И наследник появиться! И не один! Если деньги, конечно, не украли. Убийцы ведь тоже поживились!

Тело убитого все не выносили.

— Борька…

Балабан оглянулся — снизу, с первого израильского этажа в лестничный пролет высунулась Ленка, длинноногая, с гладкой прической, узкой талией, и хитро подмигнула. На ней было широкое лимонного цвета платье «до живота», обтянувшие зад блестящие «велосипедки» — тайцы и ниже спущенные» гармошкой» черные шерстяные чулки и высокие ботинки. Она не расставалась с тяжелыми ботинками и плотными чулками в любой зной. Одевалась и вела себя абсолютно независимо.

«Прям израильтянка…»

Она и в дом, где лежал убитый Амран Коэн, вошла с собакой — с керри-блю-терьером, тщательно причесанным, с курчавой копной черных, с голубым отливом волос над глазами. Израильтяне, в массе своей невероятно боявшиеся собак, пугливо озирались.

— На минутку…

Она поманила Балабана рукой.

— Ты чего?

Ленка считалась его хаверой , хотя они только вовсю целовались, едва оказывались вдвоем — в темном подъезде, в сквере. Несколько раз ему удавалось просунуть пылающую ладонь под коротко обрубленные джинсы, где впрочем, оказались тесные плавки. Ленка извивалась змеей, гнулась, льнула, стонала… Время от времени она разрешала ему поцеловать её цветную наколку — бабочку-махаон на изгибе груди. А на другой день могла пройти не здороваясь. Каждый вечер её приходилось завоевывать заново. На несколько ночных часов.

— Борька…

Она снова поманила его рукой.

Он как бы нехотя спустился. Тут было еще больше людей. Они пугливо оглядывались на собаку.

— Выйдем…

На Бар Йохай стояло несколько полицейских машин. Кто-то сказал, что ждут Яира Ицхаки — командующего Иерусалимской окружной полицией. Синие форменные куртки с шапочками на манер бейсбольных сновали из машин в подъезд и обратно. На галерее, тянувшейся вдоль здания, повсюду тоже виднелись люди. На всей Бар Йохай, у подъездов в основном, собрались возбужденные женщины. Взрослые мужчины были на работе. Старики стояли отдельно. Вдоль галерей с криками носились дети. На всех балконах висели десятки белых носков, детских маек, трусиков. Еще несколько недель назад по всей Бар Йохай точно так же висели бело-синие с шестиконечной звездой флажки в честь Дня Независимости. Стены домов, сложенные из обтесанных разномастных камней, в который раз напоминали восточные сладости в меду. Их продавали в России. Назывались они смешно… «Гозинаки!» На мусорных ящиках — каждый величиной с десантный катер, с острым носом, люками и кольцом, как для швартовки, — важно восседали израильские — со скошенной мордой и примятым носом — бродячие кошки…