Татьяна Светлова - Тайна моего двойника

— Ну, хорошо… Дело в том, — начала я неохотно, — что у меня есть в Москве друг… Который знает откуда-то про Шерил. И потом, у него работает помощник, похожий на того человека, которого описала Кати…

Комиссар строчил в блокноте. Имя? Фамилия? Чем занимается? Повтори дословно, что сказал… Какого числа…

Я чувствовала себя опустошенной до крайнего предела. Жизнь перевернулась и жить не хотелось. Хотелось, как Шерил, завернуться в белый кокон и уснуть…

Наконец, с меня полностью сняли наклейки. Если не считать, что лицо мое все еще было красноватым и опухшим, то моя внешность не пострадала. Спасибо докторам: едва заметные шовчики должны были полностью исчезнуть еще через месяц, не оставив ни малейшего следа. Без наклеек на голове я, наконец, перестала напоминать шелудивого пса. Мой светлый ежик распрямился и встал легким ореолом вокруг головы. Короче, если меня еще нельзя было назвать красавицей, то уже хотя бы не страшилой, предназначенной распугивать прохожих. Это немного улучшило мое подавленное состояние.

— Придете через две недели, — наставлял меня врач. — И вот вам рецепты для кремов и лосьонов, купите их в аптеке — и никаких других косметических средств из магазина! И никакого макияжа, потерпите еще месяц…

Одарив цветами и обцеловав от души всех, кто меня лечил и за мной ухаживал, заплатив по счету, я зашла к Шерил. Посидев и поговорив с нею, я обещала ей приходить ежедневно. Веки Шерил дрожали. Но сознание не возвращалось к ней.

— Это не страшно, — сказала я ей. — Ты можешь не торопиться. Ты, наверное, права: пережди эту страшную историю, этот кошмарный сон. Когда все утрясется, тогда и возвращайся.

А когда все утрясется? И как? Справится ли комиссар и вообще французская полиция с поисками преступника или преступников, если следы уходят в Россию? Русская милиция? Слабо верится…

Я встала. Этими соображениями я с Шерил делиться не буду.

По коридору навстречу мне шла Кати.

— Меня выписывают, — сказала я ей, подходя.

Кати остолбенело уставилась на меня. У нее задрожала челюсть.

— Шерил… — прошептала она непослушными губами.

Я так привыкла за это время встречаться с Кати, что напрочь забыла о том, что ей неизвестно о нашем с Шерил сходстве. И теперь, когда с меня сняли наклейки, оно было вопиюще очевидным. Я не была к этому готова, и растерянно стояла перед ней, не зная, что сказать.

Она протянула мне навстречу трясущуюся руку — то ли обнять, то ли дотронуться… Кажется, она действительно приняла меня за Шерил и в своем шоке даже не понимает, что Шерил, лежавшую еще вчера, когда Кати от нее уходила, в коме, вряд ли выпишут на следующий день.

— Я Оля… — сказала я ей с сожалением.

В глазах недоверие, непонимание. Рука все еще висит нелепо в воздухе. Я до нее дотронулась: «Да, я Оля. Мы похожи».

Теперь изумление, смешанное с ужасом. Рука ее упала. Подбородок затрясся еще сильнее.

Я взяла ее за плечи и повела к курилке — там можно было присесть. Кати нашарила платок и прижала к глазам.

— Почему ты мне раньше не сказала? — выговорила она, наконец.

— Это бесполезно описывать. Это надо было увидеть.

— Да, — ответила она. — Ты права…

Ее тяжелое лицо покраснело, и она прятала его в платке. Какое-то время мы молчали. Я просто не знала, что ей сказать. Но Кати неожиданно заговорила первая.

— Я всегда подозревала, что в этой истории было что-то не то.

— В какой истории? — не поняла я.

— В рождении Шерил. Ее мать что-то скрывала от меня… Теперь я понимаю, что! Хотя… Откуда тогда взялась ты? Если отец Шерил был русским, то это не объясняет…

— Кати, — сказала я, вставая, — мы не можем здесь разговаривать.

Я умирала от нетерпения услышать продолжение, желательно более внятное, но вчерашний опыт с Джонатаном научил меня принимать в расчет окружающих нас людей — кто мог сказать с уверенностью, что среди мирных курильщиков, рассевшихся на трех диванчиках вокруг пепельниц, нет того человека, который прислал мне отравленные конфеты? Того, кто подложил бомбу в нашу машину? И, хотя у меня закружилась голова от предчувствия чего-то важного, что должна мне открыть Кати, я сделала над собой усилие и оборвала ее:

— Пойдем поужинаем куда-нибудь. Я приглашаю.

Кати молчаливо поднялась и последовала за мной из курилки. Полицейский, охранявший меня, потащился за нами.

Парижские улицы приоделись к Рождеству, каждый магазинчик, каждое здание, каждое дерево и даже каждый фонарный столб сверкали и переливались огнями, потоками елочных украшений, пожеланиями счастливого Ноэля. Я выбрала ресторанчик недалеко от Оперы, в котором мы были однажды с Игорем. В ресторане было людно, многие пришли сюда после утомительного многочасового похода по магазинам за рождественскими подарками, и на свободных стульях рядом с посетителями пузырились массивные нарядные пакеты. От этой атмосферы праздника, который я была не в состоянии разделить, мне стало совсем худо. Игорь говорил, что постарается приехать к Рождеству…

Мой охранник отправился звонить — должно быть, ему понадобились инструкции, как быть дальше с моей охраной. Вопросы крутились у меня на языке, я ведь ничего не поняла из того, что произнесла Кати в курилке. Но я заставила себя прочитать сначала меню, выбрать блюда, сделать заказ, чувствуя все это время на себе настороженный, изучающий взгляд мачехи Шерил. И только когда официант покинул наш столик, я посмотрела вопросительно на Кати.

— Объясните мне, Кати, о чем вы говорили в больнице, что вы имели ввиду? Почему отец Шерил мог оказаться русским?

Кати долго и старательно расправляла салфетку на коленях.

— Они жили несколько лет в Москве…

— Кто?!

— Родители Шерил. Она тебе разве не сказала?

То-то Кати так насторожилась, узнав, что я русская!

— Нет! Я, правда, не спрашивала, но она могла бы и сама… Почему она ничего мне не сказала, черт побери!

Я достала сигареты и предложила жестом Кати.

— Я не курю, спасибо. У нас в Америке никто не курит, — добавила она с гордостью. «Ну да, в Советском Союзе тоже все жили по указке партии и правительства, и все было все самое лучшее», подумала я. — Шерил скрытная, — продолжала Кати. — Она и со мной никогда не делилась своими мыслями и чувствами.

Кати откинулась на спинку стула. Я посмотрела на ее лицо с тяжелыми чертами, выдававшими самолюбивую чувствительность и ранимость. Я бы ей тоже не рассказывала ничего, подумала я. Каждая ее реакция должна быть невпопад, должна быть по принципу «одеяло на себя»…

— Кати, когда ее родители жили в Москве?

— Как раз три года, предшествующих рождению Шерил. Собственно, ее отец там жил, а мать бывала наездами.