Андрей Федоров - Двенадцать обреченных

— Подлинная запись голоса, а динамик во рту, — сказала Даня, — но он его не доработал.

— А-а-а! — подтвердил ее слова вождь, широко раскрыв рот и затянув это «а-а» надолго, словно на приеме у дотошного ларинголога.

— Сплюньте, Володя, — сказала ему Даня и выключила тумблер.

— Тебе не страшно жить рядом с такой комнатой?

— Привыкла. Лева говорил вообще-то жуткие вещи. Он мечтал, что когда-нибудь додумаются в мавзолее Ленина поставить вот так же — и чтоб рукой махал и про «леволюцию» нес. И за вход тогда по десятке баксов с носа. Если уж издеваться над покойником, то хоть с пользой. А вообще-то, он говорил, Лева, что эта комната стоит лимон баксов. Все, что мы купили, купили за его работы. Он двенадцать штук продал, не Ленинов, конечно, этот один такой, он шесть русалок отдал и шесть «абсурдов», как я называю…

Даня всхлипнула:

— У него выставка должна быть. Зимой этой, в Германии…

Мы вышли из мастерской и вернулись в столовую. Даня ушла за новым кофе, а я попытался придумать, что ей делать с коллекцией и кто из моих знакомых может ей помочь. Но мне мешали мысли об убийце. Я набрал дачный номер. Трубку сняли.

— Дядя Адик! Андрей Гаврилыч! Это Оля! Отца нет. Убили соседку! Что вы знаете?! Один сосед видел, что вы были здесь сегодня!

— Да, я был. Это… два часа назад. Мы все осматривали… Борис остался, я уехал. Какую соседку убили?

— Машу! Марию Васильевну! Димкину тещу! Соседа… сейчас, я трубку даю…

Я услышал хорошо мне знакомый, отрывисто-чеканный… у всех милицейских одинаковая манера беседовать с простыми гражданами.

— Андрей Гаврилыч? Вы были здесь, значит, два часа назад? Я попрошу вас приехать сюда. Сами или подвезти? Мы знаем, где вы, там рядом патрульная машина. Так как?

— Подвозите.

— Ждите на месте.

Даня уже давно стояла рядом, упершись взглядом в телефонную трубку, даже когда я положил ее на рычаги.

— Что-то случилось?

— Убили тещу соседа Худур. И пропал Борис. А меня как-то засекли, и, поскольку я там недавно был, сосед им сказал, они меня сейчас туда повезут.

— Зайдут сюда?!

— Я ничего не скажу про бутылку, а ты им скажешь, о чем мы говорили, только без версии об убийстве. Ну… мы говорили, что надо Левины работы продавать, что Худур внезапно умерла, а я приехал, потому что Лева мой старый друг. И все.

— Я боюсь… но я тогда больше молчать буду.

Милиция уже звонила в дверь.

Начали они чрезвычайно бодро:

— Когда он приехал?

— В час и двадцать минут.

— Почему так точно?

— Я его ждала. Смотрела на часы.

Милицейский повертел в руках мое рабочее удостоверение (других документов у меня с собой не оказалось) и швырнул его мне через стол:

— Когда уехали с дачи?

— В двенадцать. Может, без пяти.

— Там что делали?

— Я приезжал к Борису, мы старые друзья, у него недавно убили жену…

— Это знаю. К соседям зачем ходили?

(Получалось, что кто-то, может, сосед из следующего дома, видел очень много чего.)

— Узнавал у соседки, что она видела.

— Зачем? Недоверие к следствию?

— Вот именно.

— И что же она видела?

— Взрыв был именно в доме. Никто ничего в окна не кидал.

— И кто же убил соседку?

— Не я. Когда я уезжал, она была вполне живая.

— Откуда знаете, что ее убили?

— Сейчас по телефону ваши сказали.

— Да? Придется проехать с нами.

— И это сказали. Пока, Даня. Я позвоню. На всякий случай: никого к себе не пускай. Даже из нашей компании.

На улице меня откровенно стерегли с тыла, в машине я оказался между двух верзил. Но не били. Вообще не разговаривали, разрешили курить. Опять — по мосту. Теперь уже слева от меня поплыл в Москве-реке полурастворенный город. Сидящие по бокам и впереди почти не разговаривали, разве что покашливали, кряхтели, сопели, и в этом примитивном, почти первобытном звуковом оформлении я довольно скоро оказался за городом, и удивительно все-таки быстро — на даче.

Обе дочери Худур были здесь, за этот час прикатили и их мужья: один — большой, сутулый, с отвислой губой, второй — юркий, чернявый, миниатюрный. Юные жены держались каждая своего. На особицу торчал костистый, вообще скелетообразный сосед из следующего (я ведь так и думал) по односторонней улице дома. Да, он и видел, что я ходил к теще соседа, но он же видел, как я удалился в город, и точно засек время (совпавшее с моими «показаниями»), он же затем видел еще вполне живую тещу, он же неуверенно доложил, уже при мне, что, кажется, хозяин дачи Борис уехал примерно в двенадцать тридцать по проселку в сторону леса.

— Точно он уехал?

— Не уверен. Машина точно его. И вот так почесала.

За бурыми волнами овражистого поля синел лес. На буграх лиловел уходящий к лесу проселок.

— До леса тут километра три, — определил бровастый и усатый милицейский чин, наверное, тот, что говорил со мной по телефону, — но сейчас мы пройдем к трупу… к телу.

Меня повели к телу. Якобы для опознания. Но, вероятно, для того, чтобы я выдал себя нечаянно оброненной эмоцией.

Тещу убили в саду, прямо под теми окнами, в которых часа четыре назад догоняли друг-друга ее одутловато-бледная физиономия и мое ковыляющее по огороду отражение. Сейчас теща была неузнаваема — подсиненная белизна, черные брови, черные усики. Открыт мутный глаз.

— Выстрелили отсюда, из ихнего сада. Или из окна, — бровастый показал большим пальцем себе за спину (мне стали доверять?), — из пистолета, удар слабый, насквозь обе пули не прошли. И с глушителем. А что она вам рассказала?

— Я говорил, про взрыв. Что никого она под теми окнами не видела ни до взрыва, ни в момент его. Она вот из этого окна смотрела. Взорвалось в доме, в рояле.

— Это тоже она видела?

— Это я определил.

— А нам… нам отец позвонил… — Оля-дочь перебирала досочки штакетника, неведомо откуда взявшись, — чтобы ехали сюда, здесь убивают.

— Странное желание — звать дочерей, где убивают? — спросил меня бровастый. — Теперь поедем в лес.

Меня держали за своего? Мы отправились к машине. Я в последний раз оглянулся на тещу, неудобно и плоско застрявшую в кустах под стеной дома, так неудобно и бессмысленно, что и с дороги видно — лежит труп.

Мы тут же тронулись. Я думаю, у второго офицера было время расспросить дочерей о планах Бориса, если Борис успел о них им (дочерям) протелефонировать. Знали милицейские, наверное, что в тех лесах, к которым мы сейчас стремительно приближались, у Бориса нет знакомых, нет там станции, гаража или вообще жилого места, потому что пятой с нами поехала собака. Мы собирались искать Бориса в лесной местности? Но до чащи он не добрался.

Каюсь, что в те минуты, уже в виду лесной, сосновой, с уютными полянами и пещерами опушки, я убежденно думал все то же, то есть что ущербный, неполноценный, импотент — Боря, накопивший за годы бочку ненависти к талантливым (профессор, художник, писатель, банкир, охотник и т. д.) приятелям, о каждом из которых Худур могла, скажем, наплести невесть что, «сделав» всех своими чудными любовниками, уже много лет уничтожает всю дюжину счастливцев оптом и в розницу… Теща могла свидетельствовать, что взрыв был в доме. А я? Я что-то не мог себе представить, почему остался в живых. Разве что Борис траванул меня каким-то депонированным ядом, со смертельным взрывом оного в кишках, скажем, через сутки… Почему оглашенный маньяк вдруг сбежал в леса, я не успел задуматься…