Андрей Федоров - Двенадцать обреченных

— Мне был звонок. Я не знаю кто. Анонимный. Сказали, чтобы я опасалась быков,

— Быков?

— Да! Я хотела спросить тоже, почему быков, но там трубку положили. Что мне делать?

Я-то откуда знал? Ей еще неизвестно было, что делать, а мне вот очень даже известно — вон смерть на подоконнике…

— Даня! Я позвоню минут через тридцать… сейчас просто никак не могу. Потом я, может быть, приеду и мы все решим. Может быть, что-то прояснится вот сейчас. Но пока ты можешь ничего не бояться, не открывай никому дверь, и все. На всякий случай. И жди звонка.

Теперь у меня отпали все сомнения. Я не мог доверить никаким посторонним саперам мину в коробке. Да подорвут, и все! Станут они рисковать ради какой-то записки, если она вообще там есть.

Была. У окна, в резком свете, я еще подробнее увидел листок бумаги, прижатый рычагом гранаты. Разглядел еще, что рычаг упирается не только в листок, но и в лист тонкой фанеры, а… фанера свинчена с боковыми листками такой же фанеры… Тут я без опаски взял бритву и вырезал почти весь картонный бок коробки.

Вот они почему не боялись, что коробка, деформировавшись, позволит рычагу отойти от корпуса гранаты, — коробка была, по сути, с внутренним скелетом, с жесткой рамой. Предполагалось, что получатель, отклеив крышку, снимет из-под боковых скобок верхний листок фанеры, обнаружит листок бумаги с какой-то очень краткой, рассчитанной для восприятия в течение двух секунд, информацией и еще через секунду вылетит в космос. Изуверский и какой-то шизофренический фокус. Взорвал бы, и точка. Нет, ты, мол, пойми, за что! Забота о душе? Или подозрение, что после смерти возможны дальнейшие приключения?

Граната с боков и со стороны поддона и запала закреплена была стальными плоскими пружинами, внизу привинченными к фанере. Солидная и умелая работа, потребовавшая уйму терпения. И в то же время легко разоблачаемая ловушка. В принципе я мог бы уже нарисовать, скорее, сделать легкий набросок портрета автора мины. Получался методичный, жестокий, с мистическими, вероятно, наклонностями… дурак.

И теперь, если уж я такой умный, почему бы Мне не прочитать послание дурака, вовсе не выполнив его последнюю волю с единственной возможностью пообщаться в аду.

Я зачем-то сходил и вымыл руки, хотя и помнил, что надо спешить: и свои могли вернуться, и Даня ждет.

Прежде всего я проверил, смогу ли достать гранату через боковую стенку. Следовало чем-то накрепко прижать рычаг к корпусу. Запал вынимать я и не думал. Бритвой вырезал как можно больше картона, стараясь не задевать пружин и фанерно-стального «скелета».

Теперь следовало как-то пропустить меж рычагом и фанерой ремень или бечевку и завязать узел — привязать рычаг к корпусу гранаты.

Я сделал это пальцами.

Обозлившись, просунул палец под фанеру, выгнув ее, и прижал рычаг.

Просунул второй палец. Все ерзало. Отломилась одна из пружин. Теперь стало некуда деваться, моя жизнь была у меня в пальцах… теперь — в трех пальцах…

Я вскрикнул и выдрал гранату из коробки.

Приплясывая от спешки, стал обматывать рычаг бечевкой. Потом веревкой, все это — одной рукой, завязывая узлы зубами.

И все это время трещал телефон.

Поверх веревки я накинул ременную петлю, затянул ее насмерть, словно удушил гранату, и обнаружил, что не могу разжать пальцы, прижимающие рычаг уже поверх веревки и ремня.

Наконец разжал и, поборов неодолимое желание выкинуть спеленатую смерть в окно (дети, кошки, автомобили), положил ее (смерть) на диван. Устроил мягкое ложе.

Граната лежала смирно.

Телефон смолк.

Я попытался закурить, все уронил на пол. Пошел в ванную умыться. Себя едва узнал в зеркале. Долго тер себе щеки полотенцем, чтобы вернуть им нормальный колер. Облил голову холодной водой. Наконец закурил, посидел у окна, стараясь не смотреть на диван.

Вот теперь, когда перестали дрожать пальцы и вернулись звуки и краски в окружающую действительность, пора было приступать к чтению послания темных сил. К тому, ради чего я и рисковал единственной жизнью.

Я все-таки очень подробно осмотрел развороченную, растопыренную коробку, ожидая хитроумного подвоха. Себе, значит, не доверял? Своей первичной оценке умственных способностей отправителя?

Но нет, все нормально. Оставалось прочитать послание, кстати, при осмотре выпавшее на стол ехидным образом — «маслом» вниз. Я убрал со стола обрезки, ошметки, фанерные останки, вообще все, даже инструменты, готовясь к торжественному акту — получению информации от смертельного врага, который вот сейчас, через какие-то секунды, мог вполне откровенно, не опасаясь мести, назвать себя.

Наконец я все расчистил, закурил опять и перевернул листок.

Рисунок.

И это все? Просто рисунок?

Корова не корова, может, телка или бычок. Скорее, бычок. Нарисовано по-детски, но очень похоже. Конечно, телка.

И больше ничего.

Домочадцы могли прийти и через два часа, и в следующую минуту. Я все прибрал за собой; действуя словно в лихорадке, но, казалось, споро и ловко. Гранату завернул в полиэтиленовый пакет и положил в дорожную сумку. Почему-то я все время представлял себе квартиру покойного Левки и почему-то «где-то возле» (в Москве-реке, что ли?) собирался гранату спрятать. Вдруг вспомнил, что должен, твердо обещал позвонить Дане.

Телефон не отвечал долго, я уже листал, не отнимая от уха трубки, справочник в поисках телефона местного отделения милиции, но наконец-то!..

— Это вы?! Я сидела в ванной! Я боюсь!

— Что было?

— Позвонили. Под дверь просунули листок.

Я уже догадывался. Но при чем здесь Даня?

Есть ли хоть какая-то логика в действиях убийцы? Убийц?

— А на листке… корова! Или теленок. И ни одного слова.

— Никого не видела?

— Нет! Я заперла на все, что можно. Позвонила в милицию, а они смеются! А что я скажу? Про бутылку же я не говорю, а про корову — смешно! Ждите, говорят, у двери, эти детишки вам и быка подсунут.

— Я сейчас приеду. Никому не открывай! Условный стук, мой, три удара, пауза, удар. Я буду через сорок минут.

— Скорее, ладно?! А то страшно!

Я подумал (мне свойственна некая склонность к черному юмору), что я бы тоже мог в виде пароля сунуть Дане под дверь листок с моей телкой.

Ну ничего, совсем ничего общего не было у меня с коровами, быками, боем быков, коровьим бешенством. Что могло обозначать сие? Какие ассоциации вызвать? «Смерть коровам» (старый лозунг), намеки на красный свет, якобы презираемый быками? Телячий восторг?

Но за невинным рисунком, как я убедился, скрывалась сжатая в граненую сталь смерть…

Я запер дверь, вспомнил о вахтере Николаиче, вернулся, добрал денег, опять вышел на лестничную площадку и задумался о внезапных нападениях и самообороне. Но у меня не было ничего. Я, правда, знал одного человека, мне обязанного, который мог бы кое-чем снабдить вместе с возможностью получить пять лет тюрьмы за ношение оружия. Но опять я, психиатр, действовал в силу необычных обстоятельств как частный сыщик, причем пока мне вовсе не нужна оказывалась собственно психиатрия… хотя рабочая, постоянная наблюдательность у нас в крови и где-то уже отложились всякие впечатления и автоматически почти сделаны предварительные выводы. Я ведь, скажем, набросал для себя плоский пока и грубый портрет убийцы, и — каждое новое впечатление — как растушевка, как уникальная родинка на скуле… Я знаю, что это глуповатый, жестокий, склонный к заумной или примитивной символике убежденный маньяк. И могу уже сейчас расписать на целой странице, почему я так Думаю. Я видел работу его рук (коробка со «скелетом» и рисунок), я знаю, что он может убить десяток невинных людей (попытка в Гаграх), я свидетель почти при мне совершенного сегодня Двойного убийства и сам расследовал убийство Худур…